И Мирра сдалась.

В конце концов, что такого страшного она могла рассказать?

О визитах, к которым матушка готовилась весьма тщательно, будто бы выезжала не на чаепитие, весьма обыкновенное, к слову, но на бал… И к балам она тоже готовилась, а балы в доме давали роскошные, к сожалению, Мирра была в те времена еще ребенком. Маскарады? Ах да, Нира упоминала… Нира слишком впечатлительна… но да, маскарады устраивали каждый год, и в свое время Мирра тоже получала от них преогромное удовольствие. Обычно найо Луари выбирала тему… да, именно… или цветочную… или еще вот птичий праздник… тогда Мирра была розовым фламинго, а Нира – голубкой… но голубка – это пошлость… Ийлэ?

Откуда…

Это имя оборвало рассказ, заставив Мирру настороженно замолчать.

– Вы ведь были знакомы? – с улыбкой поинтересовался пес.

Вот только улыбка его была искусственной.

– Да, конечно, – пришлось отвечать.

И солгать невозможно.

– Но не слишком хорошо, – уточнила Мирра на всякий случай. – Она была… слишком альвой, чтобы снизойти до людей. Нет, вы не подумайте, что меня это обижало… хотя и обижало, конечно… но здесь некоторые вещи естественны…

– Не только здесь. – Райдо смотрел на лепнину.

Лоза и тернии…

Тернии и лоза…

Широкие листья винограда, разодранные острыми шипами…

– Да, наверное… – согласилась Мирра, которой тема эта наскучила. – Но мне немного жаль, что все так получилось… что ее больше нет…

– Кто вам такое сказал?

Пес обернулся, уставившись на Мирру светлыми пустыми глазами; и под взглядом его ей стало неуютно, если не сказать вовсе – страшно.

– Н-никто… я п-подумала, что… в городе…

Жуткий. И Мирра не представляет себе, как… Он умрет, папа обещал. Весной. До весны она как-нибудь потерпит… и если все сложится, то к следующей зиме Мирра сможет снять строгий траур. Конечно, слухи пойдут, но осуждать – не осудят… в первый год от приемов придется воздержаться, это и к лучшему. Особняк нуждается в ремонте. Или не в ремонте, но в полной перестройке, чтобы не осталось в нем и тени той самой истории, которая псу не дает покоя?

Именно.

Новый дом и новая его хозяйка…

И он не против. Он сказал, что верит Мирре… в Мирру… и его, в отличие от матушки, подводить нельзя.

– Я рад вам сообщить, – с усмешкой произнес Райдо, – что слухи эти несколько… преувеличены.

– Ийлэ жива? – Мирра надеялась, что вопрос прозвучал достаточно… взволнованно.

В конце концов, она действительно волновалась.

– Жива. И вполне себе здорова. Если хотите встретиться…

– Нет.

Вот уж чего Мирра совершенно точно не хотела, так это встречаться с альвой.

– Боюсь, – она опустила взгляд на руки, – боюсь, теперь это невозможно… вы же понимаете… моя репутация и слухи… она теперь… не из тех женщин, с кем можно встречаться невинной девушке.

– Ну да… – Райдо произнес это как-то странно.

Мирра уходила, но оставался запах, терпкие цветочные духи, которые привязывались что к ковру, что к стенам. И Ийлэ представляла, как давняя заклятая подруга касается этих стен. Ласкает. И трогает старые перила, говоря о том, что надо бы их сменить, потемнели уже и ныне дуб не в моде. А Мирра всегда очень пристально следила за модой.

Как иначе? Девушке ее положения…

Ее положение никогда Мирру не устраивало, а никто не замечал. И матушка пеняла, что Ийлэ ведет себя недостаточно любезно…

Не видела?

Или предпочитала не видеть?

В конце концов, кого еще ей на чай приглашать? В округе пять более-менее приличных поместий, четыре из которых принадлежат людям, а городок мал, и все друг друга знают. Сонная жизнь, скучная. Мама могла бы блистать, но никогда не выезжала за пределы городка.

Почему?

И почему этот вопрос стал волновать Ийлэ именно сейчас? Причем настолько, что она выбралась с чердака. Хотя ложь, выбралась она по иной причине: чтобы пройти по следам Мирры, чтобы убедиться – та ушла.

– Крадешься? – поинтересовался пес.

Снова Ийлэ пропустила его появление.

– Крадусь. – Она выпрямилась и руку, которой гладила стену сонного дома, за спину убрала. – Я…

– Я не буду мешать.

– Не мешаешь.

Напротив, его запах, густой, животный, но не неприятный, стирает тот – другой.

– Вы были подругами? – Райдо посторонился, пропуская Ийлэ.

– Нет. Мы… считались подругами.

– Существенная разница.

Пожалуй, но прежде Ийлэ этого не понимала. Она вообще многого не понимала, позволяя себе думать, что крохотный мирок ее надежен, спокоен и предсказуем; впрочем, сие, наверное, свойственно многим крохотным миркам.

– Ты не обедала? Нет, Нат с Нирой… представляешь, вбил себе в голову, что заберет девчонку себе. И главное – не переубедишь. Я ему говорил, что так нельзя… вроде послушал, но с Натом никогда нельзя быть в чем-то уверенным. Он хороший парень. Сообразительный. Вот только упрямый, как… не знаю кто.

Пес шел сзади, в трех шагах держался, достаточно далеко, чтобы Ийлэ чувствовала себя спокойно, но в то же время присутствие его, близость не тяготили.

– Мне порой хочется взять ремень и выпороть.

– Не надо.

– Не буду, конечно. Все равно не поможет. Он же и сбежал после того, как райгрэ его выпорол. И главное, за ерунду какую-то, в которой Нат не виноват. То ли кто-то что-то разбил, то ли разлил. Перед этим Нат сбегал несколько раз, вот и стал во всем виноватым. Не разбирались даже. А он обиделся и снова сбежал, на сей раз удачно. Хотя тебе вряд ли интересно.

Ийлэ кивнула: ей совершенно точно не было интересно, почему Нат сбежал.

Он приходил на чердак каждый день, больше не пытался заговорить, но забирался на сундук и садился, сидел. Часами сидел. И как-то вот книгу принес, Ийлэ читала.

Не по просьбе, но…

Почему бы и нет?

Нат разливал чай из фляги – старый шарф он обмотал кожаным шнуром, и теперь чай долго оставался теплым, а шарф не разматывался – и вытаскивал из-за пазухи бутерброды. Наверняка делал сам, кромсая хлеб неровными крупными ломтями, а ветчину – еще большими. И масло клал кусками, намазывать не пытался даже.

Его бутерброды были вкусны. Ийлэ ела медленно, разжевывая и холодный хлеб, и ветчину, и масло. Выедала мякоть, а корочки складывала у трубы сушиться.

Потом, весной, ей пригодятся.

Высохшие корки она прятала в наволочку, которую украла из бельевого шкафа. Некогда в нем было множество наволочек, и простыней – мама пересчитывала их лично и перекладывала мешочками с лавандой и ромашкой для сна, – и пододеяльников, и пушистых полотенец, что больших, что маленьких. А ныне полки шкафа были пусты.