А свой нечасто проявляемый к Игорю интерес Гор объяснял интересом к жизни советской молодежи, своим восхищением ее «физическими и умственными запросами», которые воплощались в «школьном друге мадам Тутси». (Привет от Лембрэда!)

Так или иначе Гор теперь имел представление и о «Гармонии», и о «Ракете», о характере Игоря, его интересах, а главное — о слабых местах.

Игорь все больше откровенничал с Тутси, Тутси — с Гором… Все прочней выстраивалась цепочка, в конце которой стояли «группа самозащиты» атлетистов, простодушные «звездные рыцари», различные события в арбатском регионе.

Однажды у Гора с Тутси состоялся примечательный разговор.

— Там смешные есть ребята, — делилась Тутси впечатлениями, — чего только не придумывают! Фантасты!

— И что придумывают? — Гор равнодушно подлил себе в бокал своего любимого яичного ликера.

— Например, один считает, что незачем служить в армии. Хитрющий, пробу негде ставить!

— Незачем служить? — переспросил Гор. — Но ведь в согласовании с вашей Конституцией все должны служить…

— А вот он не хочет. Раз, говорит, не хотим войны — зачем армия? Все равно толку от нее нет. В случае чего, перекинутся, говорит, бомбами, и все. Финиш.

— Да, конечно, — с сомнением в голосе произнес Гор, — но, если кто не хочет служить, его арестовывают. Верно?

— Наверное, — Тутси потеряла интерес к теме разговора. — Ты знаешь, мне сказали, что будет большая выставка канадских мехов, а потом распродажа. Ты ничего не слышал?

— Не слышал, — отрезал Гор. — Скажи (как раздражала Тутси его манера перепрыгивать с «ты» на «вы», заставляя ее делать черт знает что в постели, он говорил ей «вы», а церемонно знакомя с коллегами где-нибудь в ресторане, бесцеремонно «тыкал»), скажи, почему им не все равно, они же все послужили в солдатах?

— Не знаю, — недовольно проворчала Тутси, — этот парень учится в институте. Значит, не служил. Так насчет выставки…

— Но если он в институте, — тянул свое Гор, — разве ему не дадут закончить?

— Да не знаю я! — рассердилась Тутси. — Ну не хочет!

— Интересно, — задумчиво, словно про себя, заметил Гор, — не хочет, так пусть скажет, у вас ведь теперь все можно говорить.

— Да кто его слушать станет, придурка! Пошлют его в ж… — Когда Тутси раздражалась, она слегка теряла светский тон.

— Это слово у меня записано, — невозмутимо произнес Гор, — оно имеет много синонимов и в ряду… матеровых… матерных выражений. Занимает по употребляемости одно из первых мест.

— Слушай, Август, — не выдержала Тутси, — ну хрен с ней, с этой войной. Я про выставку. Нельзя там подсуетиться?

— Можно, — неожиданно совсем другим тоном заговорил Гор, — ты что бы хотела? Вы напишите мне список.

— Ну какой список, — заскромничала Тутси, — ты как-то сказал про шубку из коричневого каракуля. Говорят, в Канаде…

— В Канаде каракуль не распространен. Но имеется в Австралии, из него шьют шубки. И очень послушным девочкам, которые готовы сделать все, о чем их просят, такие шубки падают прямо с неба.

…Гор встал, Тутси покорно опустилась перед ним на колени, обняла его ноги — она давно научилась угадывать любые его желания, даже самые похотливые. Но в этих делах нет желаний, которые стоили бы дороже шубки из каракуля.

Тем более коричневого!

Пока Тутси зарабатывала себе верхнюю зимнюю одежду, Игорь радовал своих товарищей, «звездных рыцарей», очередной партией романов.

Олег деловито сортировал книги для перевода. Сцена эта повторялась каждые дней десять. Среди сверкающих яркими обложками изданий оказался ничем не примечательный роман малоизвестного английского фантаста Маккензи «Бунт». Олег чуть не отбросил его, но потом, перелистав, все-таки отложил для перевода.

Когда через неделю он вновь встретился с Игорем, то заметил:

— Слушай, ты молодец! Жутко интересный сиэнс-фикшен! Гвоздь! Я уже почти перевел, надо распечатать. Твой шеф там, в журнале, не может, а? У них наверняка ксерокс есть. А то наши девчонки печатают, как черепахи бегают. Узнай.

Сокращая расстояние, они не спеша возвращались домой знакомым маршрутом — проходными дворами, сквозными подъездами.

Шли по Кривоарбатскому, мимо знаменитого круглого белого дома архитектора Мельникова. Скупо светились маленькие окна, похожие на карточные бубны. Дом, когда-то заметный, был теперь зажат со всех сторон кирпичными, порядком облезлыми громадинами. Убого чернели в крохотном садике засохшие деревья.

Миновали «арбатский дворик», достопримечательное место, которое неизменно демонстрировалось экскурсантам, ведомым по литературной Арбатской тропе. Дворик ютился между полуразрушенными, полусгоревшими двухэтажными домиками, он был зачален бревнами, старыми бочками, фанерными листами, покрыт серым от грязи снегом.

В одном из переулков, среди развалин деревянного дома, красовался чудом уцелевший унитаз. Над ним на косо висевшей доске черной краской или гуталином кто-то анонимный начертал грустные самокритичные вирши:

На Арбат вышли через арку. На жалкой, облезлой стене мелом большими буквами были нанесены слова: «М. Че, проявись. Anita». А рядом красной краской изображен древний астрологический символ женского начала.

Наконец вышли на саму улицу, под розовато-коричневый свет ее фонарей. Неторопливо двигалась толпа. Грустно пела скрипка напротив магазина «Диета». В перчатках, у которых были срезаны пальцы, замерзший, красноносый, весь какой-то сморщенный скрипач пиликал себе и пиликал. В футляр от скрипки летели монеты, валялись в нем и несколько смятых рублевок.

— Во миллионер! — восхищенно пробормотал Олег. — Знаешь, сколько зашибает? Будь здоров. Скоро «Страдивари» себе купит, ловкач!

Игорь неодобрительно посмотрел на своего элегантного «одублененного» друга. Какое ему дело, в конце концов, каждый зарабатывает, как может. Попробуй постой-ка целый день на ветру, перепиливая свою скрипку.

— Да, так вот, — продолжал Олег, — знаешь, о чем этот «Бунт»? На Земле в трехтысячном году намечается война. Между «свободным» и коммунистическим миром. Ну — обычная бодяга…

— Погоди, — прервал Игорь, — он что, твой автор, считает, что еще тысячу лет продлится холодная война, а потом начнется горячая?

— Наверное. — Олег пожал плечами. — Так получается. Словом в трехтысячном году вот-вот должна вспыхнуть война. Объявляется всеобщая мобилизация. И вдруг советские граждане начинают забастовку. Вернее, отказываются идти в армию! А? На них напускают милицию, а они не идут!

— И что ж «свободный» мир? — недоверчиво спросил Игорь. — Захватывает нас?