Умер он 10 апреля 1982 года. Что‑либо узнать от него было нельзя, он не говорил… не мог он ничего сказать, а только слегка кивал головой, показывая, что все понимает. Представляете мое состояние, когда сын умирает на глазах у меня и я, мать, не в силах ему помочь…»

О том, что предшествовало всему этому, о последнем бое рассказали сослуживцы.

21 февраля при блокировании кишлака Виктор командовал отделением. Под его руководством, действуя умело и решительно, воины пресекли все попытки противника прорваться на участке отделения. Виктор лично вывел из строя нескольких мятежников, но и сам был тяжело ранен. Долго лежал он на поле боя: не могли наши ребята из‑за постоянной стрельбы духов подобрать товарища и доставить его в санчасть. Бой длился несколько часов.

Сослуживцы были немногословны. Только часто повторяли: «Мать, Витька был парень что надо!..»

Была у него любимая песня — «Смуглянка». А за то, что очень любил цветы и постоянно таскал их в школу, ребята прозвали его «Мичурин».

Названных его именем улиц нет. Но в школе, где он учился, был отряд имени Виктора Широких. Дружина восьмилетней школы № 61 до ликвидации пионерской организации носила имя В. Широких. Были уголки памяти, линейки торжественные. Были, было. Лес рубят — щепки летят.

«В первые 2–3 года после его смерти районный военкомат не забывал, а теперь совсем забыл, зачем мы, старые, нужны…» Горько и больно читать эти строки, написанные дрожащей материнской рукой. Больно.

Конечно, ничто и никто уже не поможет вернуть назад сына, останется он для нее навсегда двадцатилетним Витенькой. Но о таких вот матерях, чьи сыновья погибли на афганской земле, выполняя интернациональный, воинский, человеческий долг, должны знать все. Знать и всегда помнить, что к ним нужно особое внимание, теплота, бережное отношение. Не на год, не на три…

Сегодня Тамара Анатольевна всю свою любовь и ласку отдает внукам. Их у нее четверо. Жизнь идет своим чередом.

Низкий Вам поклон, Мама!!!

«Юра у меня единственный ребенок, и я теперь осталась одна. Мне сейчас 67 лет…» — пишет Анна Кузьминична.

О сыне своем, ласковом, не по‑мальчишески заботливом, она готова говорить и писать без конца.

В уютной квартире все напоминает о Юре. По стенам фотографии — вот он совсем маленький, вот школьник, а вот воин‑интернационалист.

Знает Анна Кузьминична, что ждать сына неоткуда, но ждет, ибо не может материнское сердце смириться с утратой, которую уже не восполнить ничем.

Родился Юра на казахской земле, а детство и юность прошли в Бурятии, в Улан‑Удэ. Рос, как все мальчишки. Сначала Юра учился в школе № 35, а потом в школе № 12. Еще с детства увлекался фотографией, полюбил технику. Ему нравились профессии, где есть строгость линий, где нужна логика. Потому и выбрал после 8‑го класса Улан‑Удэнский механико‑технологический техникум, который закончил в феврале 1982 года.

Учился, получил профессию, но поработать не успел. Будущее после армии представлялось абсолютно ясным.

Уходил в апреле. Если бы знала Анна Кузьминична — куда. Если б знала, что в последний раз видит сына, улыбающегося на прощанье. Жалкой выглядела улыбка: Юра понимал, как трудно будет ей без мужской поддержки.

А ей опять предстояло ждать. Она мечтала о том дне, когда Юра приведет в дом невесту, когда она будет нянчить его детей, своих внучат. Ждала его из школы, потом из техникума, теперь будет ждать из армии. Это же ее кровинка. Одна растила.

Полтора года выдерживал Юра жару и холод чужих скал. Научился обходить мины‑ловушки, ускользать от прицельного огня вражеских снайперов откуда‑то из‑за дувала, из кустика, из‑за поворота скалистой тропки. Умел отбивать атаки превосходящих сил «духов», когда их десятки, а разведчиков всего несколько.

Тосковал по своему Забайкалью, по маме.

В скупых строчках писем домой не находилось места рассказам о частых обстрелах, об опасностях, которыми наполнены будни разведчиков спецназа.

«За меня не волнуйся, — писал он в одном из писем. — Нет такой силы, чтобы меня сломила»…

Уже считал дни, оставшиеся до возвращения. Все собирался сфотографироваться с друзьями на память об этих днях. Но это потом, потом. Снова бои, засады, броски, рейды.

Ему жить бы да жить долгие годы, этому статному парню с хорошей фамилией Оленников. Но они преследовали тогда противника, они выполняли боевую задачу… В том бою погиб и его друг Саша Мокров.

До приказа оставалось 7 дней…

«Мы были с ним друзьями, — вспоминает Анна Кузьминична, — он всегда делился со мной всеми своими делами. Из армии я получила от него 70 писем, а написала ему еще больше…»

И по сей день мать видит сына во сне. Стоит лишь открыть глаза — и страшная реальность пронизывает сознание: его нет, пропал без вести. Как же так? Его нет, и в то же время… ведь мертвым его никто не видел. Подойдет к большому Юркиному портрету, упадет на колени и в который раз содрогнется в рыданиях ее измученное горем тело.

Поклонимся же и мы пустой могиле… А душа… над скалами летает или же здесь — птицей над домом?

Поклонимся…

Эти два брата — Гриша и Саша Бородины — так запомнились военруку 144‑й свердловской школы Л. А. Фрушкину, что через много лет он, уже пенсионер, начнет книгу воспоминаний о прошедших через его руки десятках и сотнях юнармейцев, участников игр «Зарница» и «Орленок», именно с них, так и назвав первую главу «Гриша и Саша», хотя разница в возрасте между ними по школьным меркам значительная: Гриша уже был в девятом классе и командовал батальоном в игре «Орленок», когда Саша пошел в первый класс.

Л. А. Фрушкин пишет: «Когда в школе день юнармейца — построение всех „орлят“, после команды „Смирно!“ правофланговый докладывает: „Старший лейтенант Григорий Бородин погиб смертью храбрых, выполняя интернациональный долг“.

Саша, окончив Пермское авиационное училище, как когда‑то и брат, подал рапорт: „Для продолжения службы прошу направить в Афганистан…“ Просьбу удовлетворили. Бои. Контузия. Уволился капитаном».

То, что братья Бородины были заводилами в игре «Орленок», что после школы стали профессиональными военными, говорит не о некоей «военной косточке», как утверждает бывший их военрук. «Военная косточка» проявляется в военных династиях. Скорее в этом факте проявилось их рабочая родословная, рабочая борьба за справедливость. Недаром их отца Леонтия Григорьевича именно за это качество уважали рабочие «Уралмаша», избирали его парторгом цеха. Да и сами братья, когда случались ребячьи драки и приходили они домой с «фонарями», на вопрос «из‑за чего?» отвечали: «За справедливость!».