Идалкан задумал акцию возмездия. Он оснастил бомбардами множество небольших судов, которым надлежало, вместе с несколькими брандерами (то есть зажигательными судами) напасть под покровом ночи на португальские каравеллы. Однако губернатор Индии, своевременно извещенный о намерениях «мавров» агентами секретной службы своего верного Тиможи, уничтожил готовую к отплытию флотилию Идалкана прямо в гавани силами отборного португальского отряда — своего рода «спецназа» — под командованием своего племянника. Но Антониу ди Норонья не удовольствовался этим достигнутым им успехом. Увидев вытащенный на берег «маврами» галиот[67], принадлежавший прежде португальцам, племянник дома Афонсу произвел высадку, отогнал неприятеля от галиота и попытался, вместе с командой своей лодки, под градом «мавританских» стрел, стащить тяжелое судно с берега обратно в воду.

Внезапно он упал на землю с неприятельской стрелой в колене. Подчиненным удалось спасти Норонью лишь в ходе ожесточенной схватки, развернувшейся вокруг упавшего фидалгу, и стоившей жизни нескольким португальцам.

Вообще-то ранение в колено не считается смертельным. Однако рана, нанесенная дому Антониу, судя по всему, сразу же воспалилась. Воспаление вскоре переросло в гангрену, и через несколько дней невероятных мучений подававший такие надежды молодой человек отдал Богу душу. Его оплакивали не только собственный дядя Афонсу и все капитаны, но и простые португальцы, за которых он не раз вступался перед дядей, скорым на расправу в случае даже малейших упущений по службе. Насколько же храбрым должен был быть при жизни этот проживший так недолго на Земле фидалгу, коль скоро он, по единодушному мнению своих соратников, превосходил их всех (хотя ни у кого из них, несмотря ни на какие недостатки или слабости, нельзя было отнять воистину героических мужества и отваги)!

Дни тянулись томительно долго. Нехватка провизии стала поистине катастрофической. Португальцы заболевали прямо-таки «пачками», раненые по большей части умирали от своих ранений. Здоровые же, подобно диким зверям в своей клетке, бесцельно расхаживали, под струями тропического ливня, в облаке испарений, по мокрой палубе, считая недели, оставшиеся до окончания муссона. В конце концов, нервы у нескольких моряков не выдержали страшного напряжения. Они прыгнули за борт, доплыли до берега и предложили свои услуги терпеливо выжидавшему «у моря погоды» Идалкану. Утолив голод и жажду, перебежчики выболтали «маврам» все, что знали о реальной ситуации, в которой оказались португальцы. Магометанский предводитель (чье присутствие все настоятельнее требовалось и в других частях его державы) решил, что настало время для очередного мирного предложения.

Парламентер, присланный Идалканом в португальский стан, передал его просьбу дать ему в заложники кого-либо из самых знатных португальцев, ибо на борт их флагмана намерен в скором времени прибыть чрезвычайно высокопоставленный представитель для ведения переговоров с Албукерки. Губернатор назначил в заложники Диогу ди Бежу. По возвращении на флагманский корабль, гребцы шлюпки, доставившей знатного заложника на берег, сообщили дому Афонсу, что встретившие их на берегу перебежчики обещали им роскошную жизнь у «мавров», если они последуют их примеру и тоже станут дезертирами.

Албукерки весь побагровел от гнева. Он дал в сопровождение своему верному Перу д’Алпойму, посланному им забрать с берега назначенного Идалканом переговорщика, лучшего стрелка из арбалета во всем своем флоте. Стоило шлюпке Перу д’Алпойма пристать к берегу, к ней сразу подъехали дезертиры, принявшиеся на все лады потешаться над исхудалыми лицами своих недавних боевых товарищей и высмеивать их оборванное платье. «Право же, Ислам ничуть не хуже всякой иной веры!» — уверял их бывший хирург португальского флота, горделиво гарцевавший на прекрасном скакуне в роскошных шелковых одеждах. «Чего ради вам и дальше голодать с вашим помешанным самовлюбленным губернатором? Бросайте этого властолюбивого безумца и скорей переходите к нам!»

«Стреляй в изменника!» — тихонько приказал Перу д’Алпойм сопровождавшему его стрелку из арбалета. И меткий арбалетный болт вышиб подлого ренегата-вольнодумца из седла. «У нас» — заявил секретарь дома Афонсу присланному Идалканом переговорщику, оцепеневшему от ужаса — «за дезертирство полагается только одно наказание — смерть!»

На борту своего корабля дом Афонсу приветствовал полномочного представителя Идалкана со всей учтивостью, на которую только был способен. После предусмотренного в таких случаях дипломатическим протоколом обмена любезностями, занявшего, ввиду высокого положения представителей обеих договаривающихся сторон, более продолжительное время, чем обычно, посланец Идалкана приступил к изложению сути своей миссии. Идалкан предлагал португальцам портовый город Синтакору[68] с прилегающими землями и доходами с них. Город Синтакора, по словам посланника, располагал очень хорошей и удобной гаванью, его округа безупречно подходила для строительства там форта. Кроме того, Идалкан был готов уплатить пятьдесят тысяч крусаду для возмещения расходов, понесенных португальским флотом. А в обмен на эти столь великодушные уступки он требовал всего лишь, выдать ему одного единственного человека. Но этим человеком, чьей головы требовал Идалкан, был Тиможа.

Албукерки был искренне возмущен. Как? Требовать от него, губернатора Индии, подло предать и выдать недругам Тиможу, оказавшего португальцам столь неоценимые услуги? Что за неслыханная наглость! Генерал-капитан поднялся со своего кресла, попросил, чтобы Идалкан больше не присылал к нему своих посланцев ни с какими предложениями, кроме одного единственного — о сдаче города Гоа, и проводил ошеломленного восточного дипломата к его лодке так быстро, что у того дыхание перехватило.

Идалкан же был вне себя от изумления. Все это было явным нарушением общепринятых правил игры! Он, сын и наследник повелителя правоверных, прогнал «неверных псов-кафиров» из Гоа, поймал в ловушку весь их флот с умирающей от голода командой на борту, а их предводитель вел себя, как победитель, диктующий ему, истинному победителю, Идалкану, свои условия!

Вскоре после афронта, полученного Идалканом, Кожи Беки намекнул в доверительной беседе с губернатором Индии, что Тиможа держит на борту тайно спасенных им от резни в портовой цитадели мусульманских женщин и девиц, которых можно было бы использовать в качестве заложниц. Албукерки, впервые услышавший о них, немедленно вызвал к себе Тиможу и поинтересовался местопребыванием пощаженных, вопреки его приказу, мусульманок.

«Я их распределил по разным кораблям» — ответил, глазом не моргнув, Тиможа — «С ними живут офицеры и матросы, уже уговорившие многих из них принять христианскую веру».

«Подать их всех сюда! Немедленно!» — потребовал Афонсу Албукерки. Его капитанам, а также священнослужителям пришлось выслушать от губернатора суровый выговор за допущение подобного скандала и попустительство подобным безобразиям на королевском флоте.