Однако самое удивительное ожидало Брауна впереди. Как потом выяснилось, был еще один человек, который вступился за него, причем не перед Кейтелем или гестаповским Мюллером, а перед самим фюрером. И именно его заступничество значительно облегчило задачу фельдмаршала Кейтеля. Этим человеком оказалась летчица-испытательница Ганна Райч.

Дело в том, что перед отлетом в Берхтесгаден генерал-майор Дорнбергер в порыве отчаяния позвонил и этой любимице фюрера, которая незадолго до этого приезжала в Пенемюнде и, судя по всему, тайно обсуждала с Брауном возможность полета в космос. Мало того, у Дорнбергера даже закралось подозрение, что именно она и могла проболтаться то ли самому фюреру, то ли кому-то из его окружения о космических планах Брауна.

Как бы там ни было, но в тот же день, когда генерал увещевал фельдмаршала Кейтеля, в трубке фюрера послышался звонкий голосок хрупкой, но безумно смелой обожаемой им летчицы — арийки: «Мой фюрер, вы, очевидно, не догадываетесь, какая жуткая несправедливость совершается в эти дни за вашей спиной!»

«О чем вы, Ганна?» — как можно нежнее спросил Гитлер, предполагая, что летчица в очередной раз намерена пожаловаться на рейхсмаршала Геринга, недолюбливавшего ее уже хотя бы потому, что ее просто-таки обожал фюрер.

«Люди Мюллера арестовали талантливейшего из ваших конструкторов, создателя ракет Фау штурмбаннфюрера СС Вернера фон Брауна! Мыслимо ли такое, мой фюрер?!»

Пауза, которую выдержал Гитлер после этого сообщения, была настолько долгой и томительной, что Ганна усомнилась: а не положил ли вождь трубку? И голос его летчица услышала только после того, как уже решила, что связь прервана и надо бы перезвонить.

«А вам известно, за что он арестован гестапо, Ганна?»

«Мне известно только то, мой фюрер, что арестовывать этого талантливого человека гестапо не за что. Наоборот, оно должно охранять и защищать доктора Брауна от покушения на него вражеских агентов. Очень жаль, что ваш гестаповский Мюллер так до сих пор и не понял этого. Исправьте эту несправедливость, мой фюрер. Если вы казните Брауна, Германия потеряет лучшего из своих конструкторов ракет, а все наши враги будут аплодировать его палачам».

«Почему сразу казнить? — мгновенно и довольно бурно отреагировал Гитлер, выдавая, что ему все же известно было об аресте Ракетного Барона. — Ни о какой казни не может быть и речи!»

«А у меня такое предчувствие, что завтра на рассвете его казнят».

И опять какая-то странная пауза, преодолев которую, фюрер удрученным голосом произнес: «Его не казнят, Ганна. Не должны казнить. Это всего лишь ваше предчувствие».

«Женское предчувствие, — напомнила ему отважная заступница. — Поэтому я верю в вашу мудрость».

Между звонками Райч и Кейтеля прошло не менее получаса, однако за это время фюрер так и не позвонил гестаповскому Мюллеру, еще раз подтвердив устоявшееся в близких к нему кругах мнение о том, что даже он опасался, а то и побаивался обер-гестаповца. Но зато фюрер оказался готов к разговору с Кейтелем и затем, в телефонном разговоре с непосредственным начальником Мюллера обергруппенфюрером Эрнстом Кальтенбруннером сослался именно на звонок и ходатайство Кейтеля, предоставив шефу Главного управления имперской безопасности самому вырывать доктора Брауна из подвалов гестапо.

Что же до штурмбаннфюрера СС Брауна, то он, основательно грешивший на златокудрую Ганну, так до сих пор и не понял: то ли она действительно спасала его из солидарности, то ли пыталась искупить свою вину. Впрочем, теперь это уже особого значения не имело.

— Почему вдруг вы заговорили о лагере? — холодно возмутился теперь барон, услышав предположение руководителя «Зондербюро-13».

— А что я должен был еще предположить?

— Что угодно. Только не заводить речи о концлагере. Шернера это попросту не касается, — сухо отрубил Браун, с трудом удержавшись, чтобы не добавить: «К сожалению, не касается».

Впрочем, несмотря на свою завистническую неприязнь к Шернеру, он сделал бы все возможное, чтобы тот избежал участи, которая в середине марта 1944-го уже чуть было не постигла его самого.

— В таком случае надеюсь увидеться с ним; мне нравится дикая раскованность фантазий этого парня. Особенно буйствующая в тех случаях, когда речь идет о дисколетах. Что-что, а дисколеты — мания, противостоять которой он не в состоянии.

— Вы правы: «дикая раскованность фантазий». Возможно, вскоре он вновь появится на ракетном полигоне в Пенемюнде. — Браун так и не решился известить руководителя «Зондербюро-13» о том, что Шернер уже давно находится в Рейх-Атлантиде; попросту не имел права этого делать.

— Если и в самом деле появится, — не рискнул он поверить словам Ракетного Барона, — Это поможет вам в освоении многих доселе тайных технологий прошлых цивилизаций.

— Можно подумать, что в своем «Зондербюро-13» вы уже давно подобрались к ним, — удостоил его иронического взгляда барон фон Браун.

— В любом случае конструктор Шернер… — попытался доктор Одинс высказать какую-то очередную глубокомысленную сентенцию, однако фон Браун решительно лишил его такого удовольствия.

— Лучше поведайте нам, что вы там умудрились накопать в двух остальных манускриптах?

— Эти манускрипты именуются «Самарангана сутрадхаран» и «Виманика Шастра»[37].

— Не утруждайтесь, их названия мне все равно ни о чем не говорят: совершенно чуждая отрасль знаний.

— Технология, которую нам удалось позаимствовать из этих наставлений древних технократов, показалась мне более доступной и приемлемой.

— Она оказалась бы еще более приемлемой, если бы вы из влекли ее хотя бы на полгода раньше, — проворчал Ракетный Барон, все еще не отрываясь от отчета. — Слишком поздно все мы осознали, что победа сокрыта не столько в создании огромных количеств самолетов и танков, но и в сотворении оружия особого назначения, оружия возмездия.

Сразу же после освобождения из-под ареста Брауна пожелал видеть фельдмаршал Кейтель. Если барон верно понял, то старый вояка пригласил его по настоянию Гитлера; возможно, подобный разговор был одним из непременных условий освобождения Брауна. Кроме того, Кейтель явно хотел довести до сведения конструктора, что своим освобождением тот обязан именно его сочувственному ходатайству.

«Я не знаю, — устало ворчал Кейтель, постукивая тыльной стороной карандаша по карте Советского Союза, от которой не отрывал своего взгляда, — сумеете ли вы, доктор Браун, в конце концов, отправить свою ракету в космос. Зато прекрасно знаю что если с согласия фюрера вас во второй раз отправят в подвал гестапо за саботаж и срыв программы создания оружия возмездия, то помочь я вам уже ничем не смогу».

«Я не саботировал осуществление этой программы и не срывал ее! — возмутился фон Браун так, словно вновь оказался перед следователем гестапо. — Просто моих собственных научных познаний, как и познаний моих подчиненных, пока еще недостаточно, чтобы создать сверхмощное оружие некоего космического образца, наподобие все тех же непобедимых дисколетов. К таким глобальным переворотам в технике приходят постепенно».