«Кто бы мог подумать?!» — саркастически «подыграл» ему фельдмаршал.

«И потом, не всегда же нам забрасывать ракетами этот чертов Лондон! Когда-то же ракеты должны будут служить науке. Вот я постепенно и нацеливаюсь на выход в космос».

Он еще говорил и говорил, поскольку Кейтель хотя и не отводил взгляда от своей «карты проигранных Советам битв», однако же и не перебивал его.

«А не пробовали вы поведать все это следователям гестапо во время ваших допросов?» — злорадно поинтересовался фельдмаршал, дождавшись, пока барон истощит свое красноречие.

«Я так все и высказал», — почти с гордостью за свою смелость объявил конструктор.

Кейтель впервые оторвал взгляд от «карты проигранных битв» и посмотрел на Брауна как раз тем омерзительно-сочувственным взглядом, которым обычно встречают появление в прихожей порядочного семейства опостылевшего всем городского сумасшедшего.

«То есть гестаповцам попросту не о чем было докладывать фюреру? А я-то думаю, почему вас так упорно держат в гестапо…»

«Не понимаю, о чем вы».

«Вот и гестаповцы тоже никак не могли взять в толк, о чем это вы».

«Простите, господин генерал-фельдмаршал, но я хотел бы прояснить смысл ваших намеков», — все еще храбрился фон Браун.

«А ведь фюрер ожидал от вас только одного: клятвенного заверения в том, что вы никогда больше не станете увлекаться вашей так называемой чистой наукой о космосе, да к тому же в ущерб выполнению программы перевооружения вермахта, который я имею честь представлять. Так что вам есть о чем поразмыслить в этом своем Пенемюнде, доктор Браун».

Барон хотел как-то возразить, однако Кейтель вдруг вспомнил, что по чину он значительно выше Брауна, и проворчал:

«Прекратите оправдываться, а лучше научитесь думать! Причем не только над своими чертежами. Все, не смею вас больше задерживать!»

— К каждой последующей ступени своего развития мы приходим тогда, когда нам позволяют к ней прийти, — философски заметил руководитель «Зондербюро-13» и секретной программы операции «Уранус», врываясь сейчас в неприятные воспоминания технического руководителя ракетного центра… — Только тогда, когда нам это великодушно позволяют те, — указал он пальцем куда-то вверх, — кому действительно позволено… позволять.

— Убеждены, что только тогда?

— Поскольку меня в этом постарались убедить.

— Лично я никогда с таким подходом и таким пониманием не соглашался. Но и отрицать подобные сентенции становится все труднее.

— А каково нам, каждый день соприкасающимся со все новыми и новыми сведениями о появлении над Германией и союзными нам территориями летающих дисков?

Ноябрь 1944 года. Германия.

Остров Узедом в Балтийском море.

Испытательный ракетный полигон в Пенемюнде.

Даже после беглого знакомства с предоставленными ему бумагами барон фон Браун понял: Одинс был прав — этот отчет логичнее было бы представить сейчас Шернеру.

С той поры, как маркграф Герман фон Шернер отбыл в «ссылку» в Рейх-Атлантиду, исследования, касающиеся дисколетов погибельно застопорились. Над созданием этих «блюдец» работали сейчас две конструкторские группы, однако обе они вели себя так, словно вдруг оказались в какой-то интеллектуально технической трясине. Раньше они замыкались в своих конструкторских решениях на Шернере и только затем уже от случая к случаю выходили на него, Брауна. И вот теперь Шернера нет, что сразу же отразилось не только на технических решениях, но и на царившем в этих группах духе.

Отразилось уже хотя бы потому, что конструкторы не знали, над чем работает в своей сверхсекретной подземной лаборатории сам маркграф Шернер и как далеко он в своих поисках продвинулся. При этом ходили упорные слухи, что Шернеру открыли доступ к технологиям арий-атлантов и в эти дни он уже совершенствует их конструкции, в то время как им, пенемюнденцам, отведена роль открывателей неких «Фау-велосипедов».

Одна из групп, во главе с итальянским инженером Джузеппе Беллуццо, завершала работу над летающим диском, действующим на основе двигателя конструктора Виктора Шаубергера. Этот умник долгое время трудился над маниакальной идеей создания вечного двигателя, из-за которой чуть было не угодил в психиатрическую лечебницу.

С механикой своей вечно вертящейся «дьявольской машины» он так и не сладил, хотя и уверен, что подступился к ее тайнам очень близко, тем не менее усилия его были вознаграждены. Увлекшись идеей свободной энергии, сотворяющейся лишь из воздуха и воды, он предложил новый тип двигателя, работающего на энергии взрыва.

Но даже этот самонадеянный выскочка многое отдал бы за то, чтобы встретиться сейчас с Шернером, выведать, над чем он трудится, а главное, вписывается ли его, Шаубергера, двигатель в общую концепцию двигателей дисколетов. При этом его устраивал любой ответ. Шаубергер не боялся оказаться на обочине дисколетного прогресса, его вполне устраивал свой собственный путь. Впрочем, не такой уж он и свой.

Перед приходом доктора Одинса барон как раз знакомился с чертежами последней модели этого «бездымного и беспламенного взрывного двигателя, — как указывалось в его техническом паспорте, — который обеспечивает скоростной подъем дисколета за счет диамагнитной левитации, создающейся благодаря работе двенадцати реактивных двигателей».

Конечно, лучше было бы видеть их в работе, но и техническая документация тоже способна была поражать. С немыслимой силой всасывая в себя воздух, эти двигатели одновременно и охлаждали основной, взрывной, двигатель, и создавали вакуумный эффект в окружности двух-пяти метров вокруг диска. Именно этот вакуум позволял диску развивать огромную скорость и, маневрируя, почти мгновенно менять направление движения и высоту полета.

В этом типе двигателя — идею которого Шаубергер тоже позаимствовал из сведений, полученных частью от группы, исследовавшей инопланетный дисколет, потерпевший крушение в районе Фрейбурга, а частью — из записей «бесед с ангелами» провидицы Марии Воттэ и секретных изысканий сотрудников «Зондербюро-13», — вроде бы все выглядело логично. Как и в конструкции диска Беллонцо[38].

Но все же чего-то этим творениям рук человеческих не хватало для того, чтобы сравниться с аналогичными неземными творениями. Может быть, именно той «дикой раскованности фантазий», которая была присуща Герману Шернеру и о которой с таким восторгом отзывается сейчас штандартенфюрер СС доктор Одинс.