– А ты свою совсем забросил? Почему?

Я объяснил.

– Ну, мне сейчас не до жиру. Мне бы хоть простенькую успеть сочинить, – он посмотрел на меня вопросительно.

Мне уже стало ясно, к чему клонит Маркин, но я сделал вид, что не понял, желая узнать, как дальше станет меня обрабатывать раб Гермеса, и поэтому снова повторил оптимистически:

– Ничего, сочинишь!

Он сделал фланговый заход:

– Понимаешь, я потому к этому плешарику и определился, что знал – он всегда дает дипломникам очень близкие темы. Ну, думаю, если сам застряну, кто-нибудь поможет. А как узнал, что ты в партнерах, совсем обрадовался. Еще бы: такой кит! Но ты видишь как повернул.

– Да, – сказал я, продолжая игру, – так уж получилось.

Мы вышли из университета.

– Тебе на метро? – спросил Николай.

Я кивнул.

– Слушай, ты вообще-то сегодня свободен вечером, а?

Это явно был охват с другого фланга. И чтобы узнать, что за ним последует, я ответил неопределенно:

– Так, особых дел нет, хотел позаниматься.

– Может, передохнешь? Тут одна компания собралась отметить мой приезд. Вполне приличная публика. Два моих приятеля и очень милые дамы.

«А почему бы и нет? – подумал я. – В конце концов, сколько можно сидеть затворником». И согласился, плюнув на то, что это предложение выглядело чем-то вроде взятки за будущую помощь в работе над дипломом.

Было еще рано, мы с Николаем пошли пешком от университета через мост к центру, потом дальше – до самой Беговой улицы. Я давно не гулял, и само долгое движение доставляло огромное удовольствие. К тому же Маркин всю дорогу забавлял меня веселыми историями.

Компания мне толком не запомнилась, ибо мы, сразу как пришли, сели за стол, пошли тосты, и я буквально через какие-нибудь полчаса почувствовал, что пьян. Это была последняя почти ясная мысль, все дальнейшее плыло в тумане, откуда выныривали лишь отдельные фрагменты реальности. Помню только, что за столом возле меня оказалась женщина лет тридцати, кажется, она пришла позже нас и с самого начала повела со мной разговор в том легком фривольном тоне, который, видимо, здесь был принят. Я что-то ей отвечал, стараясь попасть в масть, и, кажется, попадал, потому что она несколько раз в ответ хохотала, откидываясь на спинку стула и сотрясаясь всем телом…

Из небытия меня вывела боль в правой руке. Какая-то тяжесть прижала ее к подушке, сдавила, и по руке как будто прыгали электрические разряды. Я открыл глаза, но почти ничего не увидел, ибо лежал в темной комнате. Нужно было высвободить руку. Я попытался согнуть ее, однако затекшие мышцы плохо слушались. И тогда я стал помогать левой рукой, чтобы сдвинуть навалившуюся на правую тяжесть. Кисть моя уперлась в полное женское плечо. После недолгой возни руку, наконец, удалось вытащить. Я сидел на кровати, массируя ее, и пытался связать воедино обрывки, оставшиеся в памяти. Мозг работал со скрипом, похмельная слабость валила назад на подушку. Все же я вспомнил, как женщина смеялась за столом, потом мы где-то в кухне целовались. Потом была улица – кажется, я ехал ее провожать. Потом я с трудом вылезал из такси. Потом какой-то коридор, где надо было идти тихо. Потом горячий чай, расстеленная кровать. Потом я пытался поднять упавшую со стула комбинацию, ноги не держат меня, и я падаю.

Между тем от моих ворочаний она проснулась, приподнялась на локте и дурашливо сказала:

– Здлясте! Мы теперь в сознании или еще нет?

– В сознании.

– Ну и хорошо, – она снова легла и обняла меня. – А как меня зовут?

Я мучительно напряг память, но ее имени там не было.

– Забыл! – сказала она укоризненно. – Так вот, Юрочка, я Галя, а вовсе не Наташа. Запомнишь?

Мне было очень стыдно. Она, видимо, почувствовала это и прошептала ласково:

– Ну ничего. Теперь мы познакомились уже трезвыми. Теперь мы путать не будем. Просто ты еще маленький, а водку пил как большой. Вот и все. И не надо огорчаться.

В голосе ее было что-то материнское. Ее тон поразил меня: вот ведь я оказался ей нужен, она мне все простила, пошла со мной, хотя видела, что я пьян. И возникло во мне ответное теплое чувство.

Так началось в моей жизни то, что обычно называют словом «роман». Галя открыла для меня совершенно новый тип женщины, о существовании которого я раньше и не подозревал. Позднее я придумал ему название – «женщины, потерявшие иллюзии». Это не в осуждение, просто констатация факта. Осуждать же их мне кажется великой несправедливостью. Ибо развратом и грязью от них не пахнет. И наше легкое сближение вовсе не означало, что Галя любого готова принять в широкую свою постель. Были у нее и стойкость своя, и чистота. Одного ей не было дано – счастья. Биография ее была обычной. Раннее замужество. Потом развод. Любовь до потери сознания, измена. И вот тридцать. Впереди особо радужных перспектив нет, и женский век короткий. Что же остается? Верить интуиции и не пропускать радости. Встретила кого-то, почувствовала – он твой. Не на век – сегодня, завтра, послезавтра, сколько выйдет. А прошло – распрощается. За что же судить? Женщина живет чувством, и не ее вина, если не вышло так, что всю жизнь будет один – любимый. Она сама только этого бы и хотела. Она такой верной женой могла бы стать! Но если этого нет – не лезть же в петлю, не идти в монастырь. Вот только в каком смысле потеря иллюзий. Зато полное бескорыстие, никаких претензий, желаний заморочить голову, окрутить, чем-то попользоваться. Здесь чистота стерильная, как поется в незатейливой песенке: «Люби, покамест любится, встречай, пока встречается». И нерастраченный запас нежности, заботливости, который при одинокой жизни просто некому отдать и который давит до боли.

Я тоже был потерявшим иллюзии. И потому, когда через полгода мы расстались с Галей, расстались легко и безболезненно, просто почувствовав, что порвались те немногие ниточки, которые соединяли нас, – я искал именно таких женщин. Я научился чутьем распознавать их. И находил их всюду – в компаниях, в метро, на разных вечерах. Ими и заполнялось то, что Пушкин назвал «донжуанским списком». Впрочем, он и поныне невелик, да и мои «романы» мало похожи на похождения страстного кабальеро.

Маркин, раб Гермеса, из вежливости обождав три дня, сам явился ко мне за благодарностью. После нескольких словесных эскапад Николай прямо попросил отдать ему мою отброшенную работу. Он был весьма разочарован, когда узнал, что хоть темы и близки, но если он будет попросту сдувать, то ничего не выйдет. Однако я успокоил его, пообещав помочь в выборе направления, да и в решении некоторых сходных задач. Поначалу он воспринял мое обещание слишком буквально и стал заявляться ко мне чуть ли не каждый день, причем чувствовалось, что между визитами он не слишком утомлял свой мозг математикой. Мне пришлось усовестить его, объяснив, что так я сам не добью диплома. И постепенно Николай стал вкалывать без дураков. К моему удивлению, он так работал впервые, зато увлекся темой по-настоящему. Незадолго до защиты он сказал мне: