она все чувствовала. Могла различать горячее и холодное, мягкое и твердое. Слезы по-прежнему текли у Серильды из глаз, когда ей было грустно. Жаркий румянец все так же заливал лицо и шею, когда она смущалась.

Но теперь, когда она смотрела в лицо лежащей перед ней женщины – в свое собственное лицо, – реальность поразила ее как громом.

Еще поразительнее было то, что эта женщина, несомненно, ждала ребенка.

Ее руки были сложены над животом, заметно округлившимся под одеждой. Платье – то самое, забрызганное грязью, что было на Серильде в ночь, когда она ворвалась в замок и стала пленницей короля, мягко облегало тело, подчеркивая каждый изгиб.

Серильда приложила руку к собственному животу, но там никого не было. Дух ее ребенка находился не внутри нее. Дитя росло здесь. В этом теле, в этом сарае. Серильда вдруг поняла, что никогда не будет физически связана с этим ребенком. По крайней мере, до тех пор, пока не спадет заклятие.

Она пошатнулась от отчаяния, захлестнувшего ее при этой мысли.

Потом Серильда перевела взгляд на стрелу, пронзившую ее запястье.

Она судорожно вздохнула.

– Как ребенок может выжить в таких условиях? Как он может расти, если меня нет… Если я не могу позаботиться о нем?

– Наши тела поддерживаются магией, – предположил Злат. – Должно быть, она охраняет и ребенка.

– Но ведь он растет, – чуть не плача, возразила она. – Он не просто… существует, как ты и я. Что будет, когда придет время рожать?

Злат ничего не ответил на ее вопрос.

Вместо этого он положил руку ей на спину.

– Серильда. Я боюсь, у нас мало времени.

Она задышала чаще.

Теперь они знают, где оба их тела. И могут снять чары.

Они могут покинуть замок сегодня же вечером. Неважно, что король придумал, чтобы ее тело смогло родить. К восходу солнца Серильда может снова вернуться в свое тело, и ребенок будет с ней, и Злат тоже. Он будет рядом, и она сможет все ему рассказать.

Они могут освободиться.

Закрыв глаза, Серильда позволила себе пережить это единственное мгновение надежды. Поверить, что у всей этой жуткой каши, которую она заварила, может быть счастливый конец.

Когда она снова открыла глаза, все расплывалось из-за слез.

Серильда повернулась к Злату.

Он посмотрел на нее без удивления.

– Мы не собираемся снимать проклятие прямо сейчас, да?

Она сглотнула.

– Я не могу уйти.

– Дети.

Всхлипнув, она стерла слезу со щеки.

– Я не могу их бросить. Это я виновата, что они здесь оказались.

Агата посмотрела на нее с искренним сочувствием.

– Эрлкинг пообещал, что отпустит их души в Ферлорен, если я… если я сделаю то, что он от меня хочет.

– То есть, родишь ему ребенка, – с невеселой ухмылкой подытожил Злат.

– Я никогда до конца не верила, что вы и в самом деле без ума от вашего супруга, – заметила Агата. – Вы казались слишком разумной, чтобы влюбиться в это чудовище.

– Нет, – ответила Серильда с кривой усмешкой. – Я не люблю его, уж это точно. – Не успев это сказать, она поймала взгляд Злата, и ее щеки вспыхнули. Она отвернулась. – Но я в ловушке. Я безмерно благодарна, что вы привели меня сюда, но… Я не могу снять с себя чары. Сначала я должна убедиться, что с детьми все будет в порядке.

– Я понимаю, – сказал Злат. – Я тоже не могу избавиться от заклятия, пока не буду уверен, что с тобой все будет в порядке.

Злат стиснул ее руку, и Серильда прочитала на его лице ту же боль, которую чувствовала сама. Сколько надежд они возлагали на этот миг! Как отчаянно жаждали отыскать свои тела. Сломать стрелы. Вырваться на свободу.

Нет, они просто обманывали себя.

Все не могло быть так просто.

– В таком случае, – нарушила молчание Агата, – решение довольно простое, не так ли?

Молодые люди нахмурились.

– Что вы имеете в виду? – спросила Серильда.

Агата поправила окровавленный шарф.

– Нужно освободить детей. Вы же златопряха, не так ли?

У потрясенной Серильды глаза полезли на лоб, прежде чем она поняла, что Агата спрашивает ее, а не Злата.

– Д-да. Но какое это имеет отношение к детям?

– Ну, – начала Агата, – призраки – существа волшебные, как и звери, на которых мы охотимся. На них действует пряденое богом золото. Говорят, что если в полнолуние обвязать призрака нитью такого золота и призвать Велоса… то… он… ну, вы понимаете. – Она помахала в воздухе здоровой рукой. Серильда, раскрыв рот, взглянула на Злата. У него был такой же озадаченный вид.

– То он… что? – нерешительно переспросила Серильда.

Агата вздохнула.

– Освободит их души. Позволит им перейти в Ферлорен.

– Что? – выкрикнул Злат, напугав их всех. Он и сам испугался, зажал себе рот ладонью, но тут же опустил руку и шагнул ближе к Агате. – Ты хочешь сказать, что все эти призраки… Что все это время я мог бы… Их можно было освободить? Вот так запросто?

– Это сложнее, чем кажется, – возразила Агата. – Для этого нужно золото, пряденое богом. – Она посмотрела мимо Злата на Серильду и вдруг замерла. – О. Простите меня. Я забыла. Вы больше не можете прясть, верно? Его Мрачность был так расстроен, что у него не будет новых цепей…

– Эм-м-м… нет, – Серильда покачала головой. – Да, я правда не могу. Все сложно.

– Жаль, – сказала Агата. – Я думала, что сумею помочь.

– Ты сумела. – Злат провел рукой по волосам. Он принялся расхаживать взад-вперед, переполненный неистовой энергией. Оружейница сделала им невероятный, бесценный подарок. – Ты очень, очень помогла.

– Но у тебя же был доступ к золотым цепям, – удивилась Серильда. – Почему ты не попыталась освободиться во время охоты?

Агата рассмеялась.

– Король слишком внимательно следит за этими цепями, сомневаюсь, что я смогла бы даже коснуться их без его ведома. Но, – она посерьезнела, – пожалуй, я и не стала бы, даже будь у меня шанс. Вы сказали, что эти дети здесь по вашей вине. Что ж. А моя вина, что здесь оказались все остальные. Это я виновата в том, что никто не выжил в этой кровавой бане. Я не выполнила свой долг, не защитила обитателей замка. Я не задержала темных. Из-за меня они убили нас всех.

Серильда помотала головой.

– Нет, Агата. Темные бессмертны. У них есть магия. Это не твоя вина…

– Спасибо, моя королева, но я не прошу ни утешения, ни отпущения грехов. Я уже давно живу со своей виной. Хоть я и не помню династии, которой когда-то служила, зато помню нерушимую верность. Гордость за то, что служила одной семье,