Заплёванный пол на станции дополняли бумажки и объедки на рельсах, сидячих мест на платформе было раз-два и обчёлся, и я нацелилась на скамейку со спинкой и сиденьями, отделёнными друг от друга деревянными стенками, чтобы бездомные не могли здесь спать.

С самого краю сидела тётка с кожей кофейного цвета, большущей сумкой, в белом шарфе и ослепительно белых кроссовках. Я села на соседнее место через перегородку, но кофейная тётка неожиданно озверела, нечленораздельно заорала и стала выпихивать меня руками. Я вскочила, а кофейная тётка повелительно указала на скамейке место через одно от неё.

Муж поволок меня подальше от тётки, и было сложно понять, обдолбана она или просто не в себе, ведь в Нью-Йорке до начала боевых действий невозможно отличить сумасшедшую от университетской профессорши. Они одинаково одеты, одинаково двигаются, и у них одинаково огромные набитые сумки.

Сотрудников внутри станции не было, и ни один из представителей университетской среды, пышно представленной на платформе, не попытался вмешаться. Студенческий молодняк равнодушно глазел, надувая из жвачки белые пузыри, а взрослые аккуратно сделали шаг назад, чужие проблемы их не касались.

Но после того, как в центре кампуса престижнейшего университета оказалось невозможным выпить кофе без китайского плова в нагрузку, совсем не удивляло, что на станции метро этого университета нельзя сесть на свободное место. В качестве сатисфакции я сфоткала тётку из отъезжающего вагона, но её это не волновало, у неё были проблемы посерьёзней.

Видимо, она была бездомной, как и бомжара на нашем углу Бродвея. Возможно, в сумке находилось всё её имущество, а ослепительно белые новые кроссовки она либо только что своровала, либо только что получила в благотворительном фонде.

По разным оценкам, бомжей в Нью-Йорке от 50 000 до 110 000, но кажется, что бомжует каждый десятый. Это создает проблему кожных заболеваний, чесотки, вшей и туберкулеза. Отправляясь на автобусах дальнего следования, многие американцы даже обрызгивают кресла дезодорантами от вшей, берут с собой подушки и чуть ли не костюмы химзащиты.

Фонды прикармливают, лечат и пускают бездомных на ночлег, но денег на всех не хватает. Они выстаивают огромные очереди у фургонов с бесплатной едой и в холода многие из них, как и везде в мире, ночуют возле вентиляционных люков, в картонных коробках и на свалках. Есть категория, передвигающаяся на инвалидных колясках, обвешанных пакетами, а есть живущие в старых авто.

Неведомая нам часть бомжей – жертвы реформы здравоохранения. Сокращая количество мест в государственных психбольницах, власть обещала распределить пациентов по общественным поселениям, но кризис съел деньги на поселения, и ведущая экономика мира оставила психов на улице.

К ним присоединился постураганный контингент – не сумевшие получить страховку за утраченное жильё. Да и страховка была не у всех, у некоторых она покрывала только капитальное строение, а кредит за жилье был не выплачен. Мэр Блумберг потратил на новый центр для бездомных 65 000 000 долларов, но вместилась туда очень небольшая часть нуждающихся.

При этом, по данным City Harvest и Enterprise, за чертой бедности в США проживает 45 000 000 человек, а индекс бедности в Нью-Йорке в 2015 году был на 20 % выше, чем национальный рейтинг бедности по США. В процентном отношении к численности населения количество бездомных в США и России одинаково, и на улице они по схожим сценариям.

Правда, у нас психически больных не выкидывали на улицу даже в самые тяжёлые годы, так же как не оставляли без крыши над головой жертв природных катаклизмов. Прежде половину наших бездомных составляли вышедшие из тюрьмы, теперь их всего 20 %; а 40 % – жертвы семейных проблем и мошенничества с недвижимостью.

В нашем климате под открытым небом не выжить, и российские бомжи прибиваются к маргиналам – ночуют у них, а днём подрабатывают, воруют, копаются в помойках и попрошайничают. 90 % из них мужчины. 50 % имеет среднее образование, 20 % – среднеспециальное, 10 % – высшее.

Некоторые селятся в землянках при свалках, перебирают там мусор, торгуют вторсырьём и починенными вещами. Но базовая разница между нами и американцами в том, что, видя на улице больного и беспомощного, мы знаем, что он может попасть в больницу, в дом инвалидов и престарелых. Там не пятизвёздочно, но есть кровать с чистым бельём, медпомощь и четырёхразовое питание на наши налоги. Это снимает с нас чувство вины.

А у большинства американских бездомных нет возможности попасть в сферу ежедневного милосердия. И, видя трясущегося старика, собирающего мелочь в одноразовый стаканчик, не так легко успокоиться, если ты, конечно, не вырос в Америке с чётким пониманием того, где заканчиваются твои проблемы и начинаются чужие.

В Нью-Йорке с одной и той же платформы можно уехать в разные стороны, но мы сели на правильный поезд. Вагон был таким же задрипанным, как и станция; и вообще из всех встреченных за неделю поездов метро, только один оказался более-менее современным.

Америка многое начала делать позже России, но метро построила раньше. Первую наземную линию пустили в Нью-Йорке в 1870 году. Старейшая из сохранившихся линий открылась в 1885 году, а потом метро расползлось по островам, слившимся в Нью-Йорк, и, насчитывая 468 станций, стало самым крупным на планете.

Вход на разные стороны одной и той же линии находится в разных местах, и перейти к своему поезду внутри станции нельзя. Попутав входы, по проездному не войти раньше, чем через два часа – строгий турникет запомнил твою ходку, и надо покупать новый билет за 2,25 доллара.

Московское метро, открытое в 1935 году, в принципе иное. Если бы его строили так же неглубоко, как в Нью-Йорке, оно бы не спасло во время Великой Отечественной войны тысячи людей. И в нём за время авианалётов не родилось бы аж 217 детей. Тогда на станциях построили из досок настилы для ночлега и на «Курской» открыли библиотеку. А станцию самого глубокого заложения – «Арбатскую» спланировали как бомбоубежище на случай ядерной войны.

Ньюйоркское метро делали для бедных, и утверждавшие сметы строительства не видели себя его пользователями. Наше руководство тоже не планировало ездить на метро, но при всей бедности СССР хотело видеть его в дворцовой стилистике, и потому 44 станции из 185 признаны объектами культурного наследия.

Когда говорят, что в России мало открытых для туристов дворцов, москвоведы напоминают, что большинство старых станций – дворцы. Но это понимаешь, только покатавшись на ньюйркском метро. Тем более что наше по сравнению с ним стерильно. У нас,