Сосредоточенно жевавший китаец за столиком рядом и воркующая белая парочка даже не повернулись в сторону нашей разборки на повышенных тонах. Муж ткнул пальцем в то, что принесли за соседний столик китайцу, велел положить туда курицу вместо мяса и упаковать. А ещё кофе и сок.

Управляющий натянул на лицо более мирное выражение и отдал команду итальянскому официанту, но я не поняла, на каком языке. Как в анекдоте, когда Рабиновича в кошерном ресторане Нью-Йорка обслуживает китаец, говорящий на идиш. Рабинович спрашивает хозяина, как он добился таких успехов в подготовке кадров, а хозяин шёпотом отвечает:

– Тише! Он думает, что это английский!

Итальянец принёс сок и отвратительнейший кофе. К финалу дождя появился картонный короб с запакованным блюдом, а муж расплатился кредиткой. Но злобному управляющему показалось мало, и он навис над мужем, требуя дополнительные чаевые и пытаясь это обосновать. При том, что первые чаевые были включены в счёт короба.

Управляющий со свитой просто перегородил нам дорогу к выходу и что-то рычал на своём китайско-английском. Было непонятно, что делать, но было понятно, что в физической разборке за дверь ресторана нам не победить. Муж швырнул китайцу чаевые и, глядя в глаза, сказал:

– Вот за это мы вас и не любим!

Сказал по-русски, но китаец понял суть и ухмыльнулся. И чисто визуально диалог американского китайца с российским индусом стоил дорогого, ведь «тёплые» отношения соседствующих народов-гигантов отдельная тема. Но если мизансцена в «Кошерной пиццерии» была забавной, ветераны возле бара быстро отстали, то после китайского ресторана нас трясло.

С таким хамством мы оба не сталкивались ни в одном общепите мира, а впечатление дополняло полное безразличие трёх посетителей. Мы так и не поняли причины подобного поведения управляющего, но, судя по пластике официантов, перегородивших нам путь к двери, номер был отработан.

Чтоб прийти в себя, отправились изучать район Колумбийского университета, отличающийся от большей части Манхэттена хорошо построенными и верно расставленными зданиями, ажурными заборами и строгими новодельными храмами. Некоторые стены покрывал плющ, напоминая, что Колумбийский – один из восьми американских университетов, входящих в «Лигу плюща», гарантирующую лучшее образование на планете. И надо ж было небесному диспетчеру загнать нас в китайский ресторан для студентов и преподавателей, чтоб перебить все университетские плющи и лавровые венки.

Мы добрели до гигантского кафедрального собора Святого Иоанна Богослова на соседней Амстердам Авеню, поражающего как мрачностью, так и незавершенностью. Его строили с 1892 года – делали очередной кусок, когда появлялись деньги, и называли Собором Святого Иоанна Богослова Незаконченного. Долгострой превратил здание в копилку стилей – каждый строитель презентовался собственной эстетикой, делая проект парадом эклектики. И Собор Святого Иоанна Богослова Незаконченного стал Лениным не с двумя, а с двадцатью кепками.

Подобные сооружения украшают умиротворяющими и возвышающими сюжетами, но Собор Святого семейства вырос в каменный фильм-катастрофу. Среди его скульптурных миниатюр оказался тонущий «Титаник», падающий с моста автобус, полчища скелетов и уходящая в воду статуя Свободы. Но хитом для селфи стало «скульптурное предсказание 11 сентября» на капители колонн входа, где между каменных кудрей взрыва сверху и зловещих цунами снизу видны падающие небоскрёбы и рушащиеся башни-близнецы. Шаманы признали бы это профессиональной бытовой магией по уничтожению города. Как впрочем, и все фильмы-катастрофы.

Вернувшись на Бродвей, мы двинулись в сторону Гарлема. Красивые дома резко закончились, а из земли вылезла и стала карабкаться на мост безобразная конструкция метро. Вешать его так, чтобы поезд разрывал барабанные перепонки живущих вокруг, характерная особенность американского градостроительства.

Выкрашенный зелёнкой мост опускал на землю неуклюжее щупальце входа к платформам. Сам мост висел справа от нас на уровне многоэтажного дома, а слева висел его безумный близнец серого цвета. При этом какая бы то ни было гармония их соседства напрочь отсутствовала.

Население почернело, окрестности превратились в промзону, а за зелёным мостом замаячил Гарлем. Но мы решили пробовать его как отдельное блюдо, к тому же нам категорически запретили разгуливать по Гарлему вечером. Так что потащились налево от Бродвея к серому мосту мимо стены гаражей с ржавыми жалюзи. И с ужасом обнаружили, что между ним и Гудзоном висит третий мост, в результате чего их нагромождение смотрится как стая строительных кранов, поваленных ветром.

Впрочем, и остальное здесь казалось сделанным грубо, грязно, наспех и было наполовину стройплощадкой спального района, наполовину отжившим бедным кварталом. Разве что на насыпи ютился газон с розочками и неубедительной табличкой «Сад роз Святой Клары». Тротуар отсутствовал, пришлось обходить глубокую лужу и карабкаться по косогору, чтоб не вытоптать розы основательницы Ордена клариссинок.

В год моего рождения папа Римский назначил её покровительницей телевидения, из-за того что перед смертью святая Клара имела видения мессы, на которую не было сил дойти. Так что как бывшая телеведущая, я извозилась в земле по щиколотку, но не осквернила ни одной розы и была вознаграждена красотой Гудзона.

Набережная выглядела бедненько выстроенной, но вымытой дождём до сияния. Мы упали на лавочку, и сердце моё наконец оттаяло к Нью-Йорку. Испортить реку не сумели даже американцы. За пару часов на набережную дважды обрушивалась гроза, а перед нами сползал в реку железный пирс, выстроенный в той же эстетике поваленного крана, что и мосты вокруг, но лавочки у Гудзона всё равно показались самым светлым пятном экскурсии по окрестностям Колумбийского университета.

Щебетали птички, шептали травки, благоухали клеверы, мелькали американские бегуны в трусах, пролетали велосипедисты в шлемах и проходили рыбаки с удочками. На противоположном берегу торчали многоэтажки совковой архитектуры. И если б не убирающий газон пожилой араб, казалось, мы сместились в верховья Волги. Впрочем, и там теперь никого не удивит трудолюбивый араб.

В стародавние времена Гудзон кишмя кишел акулами, но они исчезли, извините, из-за сброса экскрементов. До 1991 года канализация Нью-Йорка сливалась прямо в реку, и власти опомнились, когда там сдохло всё живое. Тогда через полстраны в городок Сьерра-Бланка штата Техас поехали знаменитые поезда с однозначно пахнущим грузом.

Заказ на это получила компания «Merco», контролируемая влиятельной криминальной семьей Луккезе. И над городом Сьерра-Бланка, на земле, купленной под строительство курорта, холм из ньюйоркских экскрементов довольно быстро поднялся до неба. Жители стали протестовать, но учёные, прикормленные грантами «Merco», подтвердили невероятную пользу холма для местной экологии.

Деньгами мафии смазали все ветви власти крошечного Сьерра-Бланки, и по документам процесс завоза экскрементов оказался насыщением земли биоудобрениями. Городок стал превращаться в лунный пейзаж и вовсе исчез бы с карты, если бы к 2000 году Нью-Йорку не стало выгодно перерабатывать экскременты