10. Сходство туземных племен.

Пользуясь речью о населенности, надобно прибавить пропущенное замечание, что, если немногие племена из туземцев были многочисленны, все они сходствовали между собою в образе древнеазийского быта. Многочисленнейшие из них были: а) остяки, до берегов Енисея широко раскинувшиеся; б) татары, тою же рекою как бы остановленные в расселении к востоку; в) тунгусы (эвоены) между Анабарою и Омолоном, от Ледовитого моря до Шилки, не все еще уместившиеся; г) якуты (сохи), в конце XIV века оттесненные с северобайкальских степей на рр. Лену, Олекму, Вилюй и впоследствии, когда война и оспа уходила юкагиров, разделившие достояния их вместе с тунгусами; и д) буряты, между рр. Ои и Уя кочевавшие. Сочинитель Описания народов, в России обитающих, причислял еще самоедов к многочисленным племенам, так что они будто превосходили остяков своим числом. Быть может, но история не запомнит такой славы превосходства, разве в соединении самоедов наших с урянхаями заграничными.

Относительно сходства, все покоренные племена, большие и малые, кроме последователей исламизма, поклонялись двум началам добра и зла, как бы в поравнение безграмотных орд со старыми философскими сектами, изъятыми только от шаманства. Все были рыболовы, звероловы и скотоводцы млекопитающих: оленя, собаки, лошади, быка, барана и верблюда, по степеням теплоты; все вели лунное времясчисление; все питались рыбою свежею, сушеною или вяленою, мясами животных воздушных, земных и водяных, не исключая трупа китового, также растениями по широтам мест, в случае же голодовки, по инстинкту самосохранения[86], древесною корою, вывариванием кож, ремней, старых брошенных костей à la Roumfordt, и даже болюсовою землею, называемою земляная сметана.

Все в обычаях, житье и даже одежде, из кожи или ткани сшитой, сходствовали больше или меньше, не исключая и якутского племени, щегольством и своим вкусом отличающегося. Все, если многочисленны или если дышали благорастворением юга, любили пляски и пособляли самозабвению на севере мухомором, на юге — закваскою молочною; все платили за жену вено. Словом, древнеазийский северный тип не начинал еще стираться ни с лица, ни с души наших земляков.

Мы оканчиваем период в такое время, когда толпы мужественных, хотя и необразованных соотчичей, случайно побеждаемых, но в душе непобедимых, проникли на Амур, проплыли западный берег Ламы, коснулись взморьев Студеного моря, не в одной притом точке, всегда с неизменным безотчетным словом: ясак царю! О, это слово, жестокое в ушах иноплеменников, есть всемогущее слово духа сильного, обрекшегося на служение отечеству и престолу! Оканчиваем, говорю, в такое время, когда Сибирь явственно обрисовалась в своем исполинском пространстве, — когда орды, покоренные винтовкою, потом убавленные оспою, расположились к мирному повиновению, а соседственные, утомясь от частых попыток, или откочевали, или начали при новых поколениях признавать Сибирь соседкою вечною, — когда тайши торготские, с 1621 до 1646 г. появлениями на степях сопредельных возбуждавшие в Тобольском воеводстве негодования, вовсе перебрались за Яик и поддались России, — когда кичливый контайша, основатель владетельной династии (с 1635 по 1758 г.) чжунгар, конечно, странный по докучливости, но умеренный против Сибири, был заменен преемником неславным, — когда и чванливый Алтын-хан, монгол столь же презренный по вероломству, сколь низкий по корыстолюбию, вышел из среды живых, перестал лгать под пластом земли.

Повторять ли здесь, что четь Вахрамеевская, впоследствии разросшаяся в три области (Тобольскую, Томскую и Якутскую), испытала многие превращения, многие утраты от раздельности управительной, особенно на Амуре? Приказу Сибирскому был наилучший урок, чтобы отдать главное начальство одному из местных воеводств, как могущему ближе наблюдать и пособлять отдаленным краям Сибири, но история показывает только некоторое предпочтение, уступленное Тобольскому воеводству[87] в конце I или в начале II периода. Предпочтение сие состояло в подставлении тобольских чинов на убылые воеводские места в Илимске и Нерчинске, также в обеспечении Нерчинска военными и жизненными припасами посредством Енисейского воеводства, в безвозбранном препровождении к Енисею крестьян из Верхотурского ведомства и т. п.

Повторять ли, что областные правления, занятые преимущественно сборами зоографического богатства, не обращали внимания на устройство городское и крепостное. Несмотря, что на Амуре явились пред нами укрепления или городки из битой земли и что в одном из таких Степанов, с 1/18 долею людей против неприятеля, превосходившего еще числом огнестрельных орудий в пять раз, удержался с честью, начальства продолжали сооружать остроги и общественные здания из бревен. По всей Сибири не было каменного ни казначейства, ни алтаря, кроме печей из битой глины. Остроги иногда робели от поджогов, леса горели от палов, но воеводы, жившие как бы вровень с лесом, считали пожары попущением Божиим или случаями к расчистке дремучих лесов, как и сам Сибирский Приказ еще не помышлял тогда предписывать о предупреждении лесных пожаров для соблюдения даже соболиных и других звериных ухожей. Мы пересказываем это без всякой мысли винить кого-либо в Сибири за незнание благоустройства в первой половине XVII века. Довольно и того, что воеводы даже уездные берегли свои остроги от неприятелей и по данной власти[88] без оттяжки казнили возмутителей против державы.

Напоминать ли о том, что железную руду и ея плавку на рр. Нице, Томи, Енисее и Вилюе указали русским Сибири дикари местные? Что за волшебный покров, который расстилался в том веке по царству ископаемых? Конжековский великан, потом Павдинская сопка, мимо которых пролегали первые уральские дороги, ни величественными своими вышинами, ни медистыми кружевами, какими изукрашены в прозелень бока и гребни первого[89], не могли возбудить внимание проезжавших воевод от Верхотурья до Лены или Шилки.