— А вторая?

— Я не собираюсь вращаться в обществе, но вот своим детям хотел бы оставить наследство. Если тебе не запрещать, может, ты научишь и меня зарабатывать деньги? — и он рассмеялся.

Мне, если честно, все же было не до смеха.

— Ригер, есть еще одна деталь, которую я хотела бы предварительно выяснить…

— Спрашивай.

Я замялась, немного подумала и начала издалека:

— Ригер, в моем мире есть такое понятие, как «белый брак»…

— Что это значит?

— Люди, вступившие в такой брак… Они не совсем муж и жена. Точнее, они муж и жена перед людьми и перед богом, но на самом деле не муж и жена…

Я чувствовала, как краска приливает к лицу… Черт-черт-черт… Я же взрослая женщина, да и Ригер, явно, не девственник… Но мне безумно неловко говорить с ним на эту тему…

— Калина…

Ригер тоже несколько смутился.

— Калина, я что, похож на человека, способного тебя обидеть?! Ты действительно боишься, что я буду тебя принуждать?! Если ты захочешь, мы просто подадим на развод через пять лет. Уверяю тебя, у нас у обоих будет время завести семью и родить детей. Но, раз уж ты затронула эту тему… Пока ты моя жена, Калина — никаких любовных игр на стороне! Никакой тени на имени фон Крейгов! Это ты понимаешь?

Это-то я понимала прекрасно и устроило меня это более чем… Тут бы и окончить разговор, но меня понесло…

Я посмотрела в глаза Ригеру и спросила:

— А ты? Ты в браке будешь беречь мое имя?!

— Я? Я не буду позорить свою жену, Калина, но и пять лет воздержания…

Я немного подумала, он старше меня, кстати, на сколько?

— Ригер, сколько тебе циклов?

— Двадцать четыре.

Я думала, что он чуть старше… Но это и не важно, что я ошиблась. В любом случае, у него сейчас гормоны играют как глухари на току. Пожалуй, не стоит ставить заведомо невыполнимое условие.

— Ригер, а какие еще есть причины для развода?

— Сумасшествие одного из супругов, измена…

— Чья? Мужа или жены?

— Если поймали — то все равно, чья. Но должно быть не менее трех независимых свидетелей. Не родственники, не друзья. Или — один независимый и один представитель храма. Так тоже можно. Есть еще какие-то тонкости для брака высших родов, цезуса и его кровных родственников. Но тут я точно не знаю деталей. Я не тороплю тебя, Калина… Но и затягивать решение не стоит.

Мне сейчас лет семнадцать-восемнадцать, большая часть жизни впереди. Пять лет я вполне смогу обойтись без… Но ведь я и к моменту развода не буду совершеннолетней, вот что плохо! Интересно, а после развода Ригер сможет оформить опеку надо мной? Пожалуй, это был бы идеальный вариант.

— Ригер, но ведь я, к моменту развода еще не буду совершеннолетней. Точно-то я не знаю, сколько мне лет, но мне кажется, не больше семнадцати. Кто будет моим опекуном в случае развода?

— Сложно сказать, Калина… Я, все же, не законник. Но думаю, ты сможешь узнать это в храме. Подумай и постарайся принять решение до утра.

С этими словами он вышел, оставив меня с наедине с огромной кучей разрозненных мыслей…

В сущности, у меня не было выбора. Мысль о том, что я могу стать женой рабовладельца так резала меня, что я была даже благодарна Ригеру за его предложение. Меня, безусловно, передергивало от самого слова «замужество», но это точно не его вина…

С утра мы отправились в архив. Там Ригер оплатил коронный сбор, какой-то налог, «осмотр высокродной для восстановления в правах» — отдельная, совсем не маленькая сумма и оставил на чай пожилой женщине, которая меня осматривала и срисовывала мой штарт, серебрушку. За документами нам велели подойти на следующий день. Ригер достал еще серебряную монету и пообещал её секретарю архивариуса, тому, что сидел в приемной комнате, если наши документы будут готовы до полудня.

Следующий пункт назначения был храм. Я немного трусила, боялась, что что-то пойдет не так. Место, куда меня привели, было довольно странным.

Сам храм был довольно обычный, роспись по стенам, мраморный мозаичные полы, высокие стрельчатые потолки, что отражали малейший шорох. В остроконечную крышу были вставлены стекла и поток света падал на небольшой алтарь. Перед алтарем — каменный пюпитр со священной книгой. Огромный старинный талмуд, пергаментный и расписанный вручную. К тому времени, когда мы добрались до храма, служба уже кончилась и священник в оранжевой хламиде собирался уходить. Ригер отвел его в сторону и о чем-то договаривался, а я рассматривала необычную книгу.

Храмовник не бы стар, но не был и молод. Лет сорок пять, крепкий мужчина. Серебристая седина длинных волос сливалась с серебряным обручем, надвинутым на лоб. В центре лба — синий эмалевый глаз, который, казалось, внимательно наблюдал за собеседником.

Священник посматривал на меня с любопытством, но близко так и не подошел. Наконец они договорились. Ригер взял меня за руку и отвел за алтарь, в необычную комнату. Крошечная клетушка, два на два метра, вряд ли больше. Хотя снаружи выглядела гораздо длиннее! В центре стоял стул с высокой спинкой, на зеркальных полочках четыре масляных светильника, в углу — напольная ваза с букетом цветов и больше ничего не было.

— Садись и жди, Калина. С тобой будут говорить. Ничего не бойся и отвечай только правду…

Сам он в комнату даже не зашел. Закрыл толстенную дверь с той стороны и я оказалась отрезана от всех звуков храма.

Я осматривалась в комнатке, не понимая, где сядет второй человек. Пока до меня не дошло — я не увижу его лица! Одна из стен затянута частой медной решеткой, а за ней — темная, непрозрачная ткань. Что-то похожее я видела в фильмах, кажется, исповедальни католиков выглядят похоже. У меня горят лампы, а там света не будет. Ткань тонкая и редкая, человеку, который будет со мной беседовать я прекрасно видна.

Кто и когда зашел в другую комнату я так и не узнала, но судя по шуршанию ткани и дыханию — там не один человек.

— Говори, идущая к свету, мы слушаем тебя…

Я немного растерялась:

— Как я должна обращаться к вам?

— Можешь называть нас братьями. Не бойся, идущая, говори… Ни одно твое слово не выйдет за границу этих стен.

Я вздохнула и начала:

— Я очнулась от качки и запаха моря и от того, что кто-то тряс меня за плечо, скрипучим голосом взывая издалека:

— Элиза, Элиза…маои ирано… зайна, зайна, Элиза…

Говорила я очень долго, меня никто не перебивал и ни о чем не спрашивал. Несколько вопросов задали только в конце:

— Скажи, сестра, почему ты вернулась к раненому? Ты понимала, что он может быть опасен для тебя?