них один теперь остался. Думал об этом?

— Думал, — сказал Кудинов. — Как-нибудь продержимся.

— Ничего подобного, — сказал Беляев. — Это мои родители и мои дети! Значит, так... Деньги будешь брать с моей книжки. Из тюрьмы доверенность пришлю на твое имя. Это можно, я узнавал...

— Хорошо, — сказал Кудинов.

— Я тебе доверяю, — сказал Беляев. — Ты ведь у нас парень честный, — он усмехнулся, — даже слишком...

...Старики Беляевы тоже были здесь, в зале. Вера Михайловна все время тихо плакала. Степан Алексеевич сидел молча, неподвижно, казалось, окаменел совсем.

Неожиданно он поднял голову.

Терехин находился совсем близко, на соседней скамье.

— Убийца, — негромко сказал ему Степан Алексеевич.

Терехин вздрогнул. Посмотрел кругом. Люди же все сейчас слышали! Он, Терехин, совершенно не виноват. На суде это было абсолютно точно доказано.

— Степан Алексеевич, — сказал Терехин, — но это же неправда. Суд ведь установил, я ни в чем не виноват.

Старик пристально, не отрываясь, глядел на него.

— За что ты их убил? — спросил он. — Что они тебе сделали?

Терехин обернулся. Почему молчат люди? Отчего не заступятся за него? Ведь сейчас на их глазах была раскрыта вся правда, теперь всем должно быть совершенно ясно, что произошло там, на мосту...

Шофер с автобазы — это он когда-то пообещал Терехину письмо общественности в его защиту — терпеливо объяснил старику:

— Ты не прав, отец. Слышал же, суд выяснил, кто виноват.

Но шоферу немедленно возразила бойкая тетка в пуховом платке.

— Ишь ты, суд выяснил, — сердито сказала она. — Сердце отца, оно вещее... Лучшее всякого суда знает, кто виноват, а кто нет.

— Верно, — подтвердил дядька сзади. — Чтобы свой своих загубил? Да никогда не поверю!

Люди с ненавистью глядели на Терехина.

— Самосвал — это ж танк... А «Жигули» — жестяночка... Получается, жестяночка танк задавила? Рассказывайте!..

— Ишь ты, рожа твоя бесстыжая! Чего вылупился?..

— Креста на нем нет...

— Совести надо не иметь, чтобы вину перевалить на родственника...

Точно удары сыпались эти слова на Терехина. Он молчал, не спорил. Сидел уставившись в пол.

Услышал вдруг: в зале мертвая тишина.

Поднял голову.

Увидел: два милиционера вошли в зал. Один из них приблизился к скамье, где сидел Беляев с Кудиновым, коснулся рукой его плеча, сказал негромко:

— Отойдите. Посторонним не положено.

— Прощай, Матвей, — сказал Беляев.

Терехин тоже поднялся со своего места. Ни на кого не глядя, пошел к двери. Торопливо закрыл ее за собой. Оказался в коридоре.

Его спросили:

— Объявляют уже?

Он не ответил.

Вышел на улицу.

Его ослепляло солнце.

Где-то весело кричали дети.

В соседнем доме на полную мощность включено было радио. Голос Валентины Толкуновой пел страдая: «Зачем вы, девочки, красивых любите?»

Терехин побежал.

Прохожие с удивлением оборачивались ему вслед.

Ни в чем не виноватый, кругом оправданный, дождавшийся закона и справедливости, Терехин бежал задыхаясь, не оглядываясь, как преступник с места преступления.

* * *

В здании аэропорта было шумно и многолюдно. Одни ждали вылета, другие недавно прилетели и торопились к выходу, третьи встречали кого-то и волновались, не задерживается ли рейс.

Матвей Ильич Кудинов подошел к окну справочного бюро.

— Рейс двадцать три — ноль шесть как идет? — спросил он.

Девушка взглянула в свои записи.

— По расписанию, — ответила она.

— Спасибо. — Кудинов отошел от окна и тут увидел стоящего перед собой Ваську Терехина.

— Здрасте, — сказал Васька.

Кудинов оглянулся по сторонам. Никого из взрослых Терехиных видно не было.

— А ты здесь чего делаешь? — удивился Кудинов.

— Улетаю, — сказал Васька.

— И куда же, если не секрет? — поинтересовался Кудинов.

— На кудыкины горы, — сердито сказал Васька. — Разве можно спрашивать: куда? Пути не будет.

— Извини, пожалуйста, — сказал Кудинов. — И как же ты собираешься лететь? Один? Или, может, в компании?

— В компании, — сообщил Васька. — Вон они, на улице. Максим пирожков объелся.

...Среди множества чемоданов, тюков и корзин на скамейке перед зданием аэровокзала сидели Олег Олегович и Екатерина Ивановна Терехины. Молчали. В глазах Екатерины Ивановны стояли слезы. Рядом куксился Максим, что-то щебетала Таня. Родителям, однако, явно было не до них.

К скамейке подошли Кудинов с Васькой.

— Здравствуйте, — поздоровался Матвей Ильич.

Екатерина Ивановна посмотрела на него, но ничего не ответила. Отвернулась.

— Катя, ты чего? — испуганно сказал Терехин. — С тобой же здороваются.

Но Екатерина Ивановна упорно продолжала молчать.

Кудинов с Терехиным отошли. Тот вздохнул:

— Сама все твердила: уедем, уедем... А как меня оправдали — ни в какую! Зачем, мол?.. Тут у нас дом, хозяйство. Старались, обзаводились... А на новом месте — все с нуля.

— Так действительно — зачем ? — спросил Кудинов.

Терехин опять глубоко вздохнул.

— Я тоже раньше думал: лишь бы только правда на суде выяснилась... И буду жить, как и жил... А вот не получается. Не могу я теперь ездить по этому месту. Не могу, и все!

Кудинов промолчал.

— Задержись я тогда на полминуты или, наоборот, раньше проскочи, они были бы живы... Ведь не с Иваном Ивановичем — со мной они там на мосту столкнулись. — Он тоскливо посмотрел на Кудинова. — А некоторые никак не понимают. Говорят: ты-то здесь при чем? Беляева суд обвинил, три года дали, а ты чист... А я и сейчас, после суда, не могу смотреть вам в глаза, — признался он.

К ним подошел Васька. Поглядел на отца и молча прижался к его руке.

— Он один меня и понимает, — засмеялся Терехин. — Верно, Василий?

— Так это ж самое главное, — сказал Кудинов.

— Что?

— Чтобы дети понимали все наши сложности.

— Вот-вот, — сказал Терехин. — Так мне и говорят. И моя Катя тоже... «Чего это ты себе разные