Старик глядел в пол.

— Что делать, отец! — сказал Фомин. — Одно скажу: не многие способны на такой честный поступок.

Старик повернулся и пошел к дверям.

— Постой, отец, я тебе дам машину.

Но старик не остановился. Вышел за дверь.

Тягостное молчание наступило в кабинете.

— Зачем вы ему сказали, Павел Максимович? — укоризненно заметила пожилая женщина, сотрудница исполкома.

— Не знаю, — сказал Фомин. — Зря, наверное... Но каков сын старика-то, а?.. Если хотите, это и называется гражданским мужеством.

— А я думаю, просто хитрый ход в игре, — возразил мужчина помоложе.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Фомин.

— Поживем — увидим... Только добровольцев в тюрьму, извините, не бывает... В это я не верю.

— А ты побывай в его шкуре, тогда и поговорим, — усмехнулся бородач, заведующий культотделом.

В это время распахнулась дверь и в кабинет быстро вошла секретарша.

— Павел Максимович, Беляеву плохо.

— Что? Где? — Фомин вскочил.

— Упал внизу на лестнице. Я «скорую» вызвала...

Фомин выбежал из кабинета.

Работники исполкома бросились за ним.

* * *

Был поздний вечер.

Кудинов сидел на скамейке в больничном парке.

Ждал.

На аллее показался Игорь Степанович Беляев.

Кудинов с тревогой обернулся к нему.

Беляев подошел к скамейке, сел рядом.

— Что? — спросил Кудинов.

— Сильнейший спазм, — сказал Беляев. — Но инфаркта нет, кажется.

— Слава богу, — вздохнул Кудинов.

— Слаб очень, — сказал Беляев. — Даже смотреть страшно.

Оба помолчали.

— Ну что, — спросил Игорь Степанович, — теперь ты мной доволен?

— Игорь! — укоризненно сказал Кудинов.

— А что тебе не нравится? Ты просил не совершать злодейства, я поступил, как ты велел. Правильно?

— А разве у тебя был другой выход? — тихо спросил Кудинов.

— Нет, разумеется, — сказал Беляев. — Правда, к двум могилам в нашей семье может теперь прибавиться третья, — он кивнул назад, на здание больницы. — Но она, Мотенька, будет уже целиком на твоей совести.

Кудинов не ответил.

— Поразительнейшая вещь! — сказал Игорь Степанович. — Ты вот добрейший, благороднейший человек. Мухи никогда не обидишь. А в результате губишь несчастного отца своей любимой жены. Выходит, и благородство не так уж безвредно, а? Бьет иной раз ниже пояса?

— Жизнь нас бьет, а не благородство, — тихо сказал Кудинов.

— А чьими руками? — спросил Беляев. — Разве не нашими собственными?.. Только знаешь, Мотя, если с отцом что случится, моя вина куда меньше твоей... Я случайно руль не удержал... Какая-то доля секунды!.. А ты ведь знал, на что идешь... Сознательно и обдуманно... Ты, Мотя, очень страшный человек. Гораздо страшнее меня...

Кудинов посмотрел на него.

— Значит, пускай невиновного Терехина в тюрьму? — спросил он.

Беляев покачал головой.

— Из тюрьмы, Мотя, возвращаются, — сказал он. — А с того света никогда. Мы с тобой это слишком хорошо знаем.

Опять наступила пауза.

— Я, Мотя, за все уже расплатился, — сказал Беляев. — Сполна! По самому крупному счету...

Ветер подул.

На деревьях зашумели листья.

— Могу тебе сказать, — Игорь Степанович посмотрел вверх, на деревья. — Из протокола-то осмотра следует, что не я заехал на полосу Терехина, а, наоборот, он на мою. Сегодня мне прокурор сообщил...

Кудинов не сводил с Игоря Степановича взгляда. Тихо произнес:

— Но ты же совсем другое говорил?

— Говорил. А они рулеткой мерили. По сантиметру... Стало быть, это еще большой вопрос, Мотенька, Кто из нас виноват — я или Терехин. Кому по справедливости полагается тюрьма…

* * *

Следователь Зубков допрашивал Игоря Степановича.

— Значит, вы утверждаете, что были на полосе Терехина? — спросил Зубков.

— Если мне не изменяет память, — сказал Беляев.

Зубков с любопытством взглянул на него:

— То есть? Вы что же, не уверены?

— А как я могу быть уверен? — сказал Беляев. — Все произошло мгновенно. Удар, огонь... Эта страшная картина...

— Как же тогда понимать ваше заявление? — спросил Зубков.

— Я думаю, вряд ли это надо объяснять, товарищ следователь, — сказал Беляев. — Если б вместо вас мог пойти под суд другой человек, вы бы тоже, надо полагать, не бездействовали.

— В любом случае я бы придерживался истины, — сказал Зубков.

— Вот мне и казалось, что я придерживаюсь истины, — сказал Беляев.

Зубков опять с интересом взглянул на него.

— Казалось? — спросил он. — А теперь больше уже не кажется?

— Не знаю, — сказал Беляев. — Этот след самосвала на моей полосе... Все его видели, зафиксирован в протоколе... Вполне допускаю, что я мог и ошибиться.

— Значит, отказываетесь от своего заявления? — спросил Зубков.

— Я подвергаю его сомнению, — твердо сказал Беляев.

* * *

... — Метр десять плюс ширина самосвала, два тридцать семь, — Зубков смотрел на сидящего перед ним Терехина. — Получается, Терехин, что вы заняли ровно сорок семь сантиметров встречной полосы...

Терехин вздохнул.

— Не было этого, — сказал он.

— А как мы с вами докажем?

— Не знаю.

— Вот и я, Терехин, не знаю.

Они помолчали.

— След на асфальте был же, раз мы его зафиксировали? — спросил Зубков.

— Был, наверное.

— Расстояние от бордюра я при вас мерил?

— При мне...

— Протокол мы с вами оба подписали?

— Да.

— Что же прикажете теперь делать?

— Не знаю, — опять сказал Терехин.

— Послушайте, Терехин, — рассердился Зубков. — Вы это бросьте — в незнайки играть. Вот здесь, — он ткнул пальцем в папку с делом, — черным по белому написано: ехали по встречной полосе и сбили Беляева.

— Честное слово, нет, — сказал Терехин.

Зубков насмешливо посмотрел на него.

— Под честное