Тимара узнала об этом в одиннадцать лет. Тот день она помнила обрывками. Началось все со спора на стволовом рынке. Сейчас ей вспомнилось — это был последний раз, когда она вместе с матерью пошла на рынок, чтобы продать цветы, принесенные ею с Вершин. Стволовые рынки были лучшим местом для торговли. Расположенные близко к стволу обширные помосты нередко соединялись висячими мостами с другими деревьями. Сюда приходило много народа, и, конечно, чем ниже располагался рынок, тем богаче были покупатели. Собранные Тимарой цветы, темно-пурпурные и нежно-розовые, величиной с ее голову, источали необыкновенный аромат. Лепестки у них были толстыми и словно бы восковыми, а над ними возвышались ярко-желтые тычинки и пестики. Цветы расходились по хорошей цене, и мать целых два раза улыбнулась Тимаре, пряча в карман серебряные монеты.

Тимара сидела на корточках рядом с циновкой, на которой мать разложила товар, когда заметила пару обутых в сандалии ног, остановившихся прямо перед ней. Над сандалиями колыхался край голубого одеяния торговца. Тимара подняла голову и взглянула на его лицо. Старик, хмурясь, смотрел на нее, потом сделал шаг назад и резким тоном, в котором сквозило негодование, обратился к ее матери:

— Зачем вы держите такую девчонку? Посмотри на нее, на ее ногти, на уши — она никогда не продолжит ваш род! Вам надо было избавиться от нее и попытаться завести другого ребенка. Сегодня она ест, но надежды на завтра не несет. Это бесполезная жизнь, обуза для всех нас.

— Это ее отец пожелал, чтобы она выжила, и настоял на этом, — коротко ответила мать и опустила глаза, пристыженная укором старика.

И случайно встретилась взглядом с Тимарой. Девочка смотрела на нее снизу вверх, ошеломленная тем, что собственная мать настолько неуверенно ее защищает. Быть может, совершенно потрясенный вид дочери выжал каплю жалости из очерствевшего материнского сердца.

— Она много работает, — сказала она старику. — Иногда она ходит с отцом на сбор и приносит домой почти столько же, сколько он.

— Тогда она должна каждый день ходить на сбор, — жестко ответил тот, — чтобы ее труды могли возместить те ресурсы, которые она поглощает. Здесь, в Дождевых чащобах, все ценно, или в твоей семье об этом забыли?

— И ценнее всего жизнь ребенка, — отозвался подошедший отец Тимары, остановившись за спиной у старика.

Отец спустился, чтобы встретить их после торгового дня. Он только что вернулся из кроны, и его одежда пропахла корой и была испятнана соком листьев от лазания по ветвям. Тимара уже вышла из того возраста, когда детей носят на руках, но отец подхватил ее и понес прочь, к выходу с рынка. Короб на другом его плече был наполнен до половины. Мать поспешно свернула циновку вместе с нераспроданным товаром и побежала за ними по дорожке.

— Старый ханжа! — прорычал отец. — Хотел бы я знать, сам-то он отрабатывает то, что съедает? Как ты могла позволить ему так говорить о Тимаре?

— Он торговец, Джеруп. — Мать оглянулась почти со страхом. — Нельзя оскорблять его или его семью.

— О, торговец! — Голос отца был едким от притворного благоговения. — Человек, рожденный для богатства и привилегий. Он заслужил свое место точно так же, как любой старший ребенок: оказался достаточно умен, чтобы первым появиться на свет из чрева подходящей женщины. Или я не прав?

Мать запыхалась, пытаясь угнаться за ним. Отец был невысоким, но жилистым и сильным, как большинство сборщиков. Даже с Тимарой на плече он легко шагал по мостам и взбирался по лестницам, обвивающим толстые стволы деревьев. А мать, нагруженная лишь циновкой, едва могла держаться вровень с ним.

— Он видел ее когти, Джеруп, черные и изогнутые, как у жабы. Ей только одиннадцать, а чешуя у нее уже как у тридцатилетней женщины. Он видел перепонки у нее на ногах. Понял, что у нее это с самого рождения, и его оскорбило то, что ты решил оставить ее. И он не единственный, Джеруп. Он просто достаточно стар и заносчив, чтобы сказать об этом вслух.

— Слишком заносчив, — резко ответил отец и снова прибавил шаг, оставив мать позади.

В тот давний вечер Тимара сидела одна на крошечной веранде, водя пальцами по пробивающимся усикам бахромы вокруг нижней челюсти. Подтянув колени к груди, она время от времени сгибала соединенные перепонками пальцы ног, рассматривая толстые черные когти на их кончиках. В доме царило молчание — то самое молчание, которое сильнее всего выражало гнев матери. Отец сбежал от этого молчания, отправившись на вечерний торг выменять что-нибудь на плоды сегодняшнего сбора. Если бы мать что-то говорила, можно было бы спорить, однако ее молчание было непререкаемым. Оно заставляло вновь и вновь вспоминать слова старика, эхом звучавшие в голове Тимары. Вокруг нее шуршала и кипела жизнью древесная крона. Листья колыхались на ветру. Блестящие насекомые ползали по коре или перепархивали с одной веточки на другую. Почти бесцветные ящерицы и яркие лягушки или куда-то спешили, или просто сидели, греясь на солнышке и наслаждаясь жизнью. Живая красота родного леса окружала девочку. Тимара взглянула поверх своих когтистых ступней в сумрачную дымку над болотом, ограничивавшую ее мир снизу. Отсюда земли не было видно. На более толстых и надежных ветвях сгрудились прочные дома богатых людей, разгоняя желтым светом окон подступающую ночь. В этом тоже была красота жизни.

Тимара попробовала представить, каково было бы жить где-то в другом месте, в каком-нибудь городе, где дома построены на земле и яркий горячий солнечный свет достигает почвы. Место, где земля твердая и сухая и люди сажают в нее растения и путешествуют верхом на лошадях, а не плавают на плотах или лодках. Наверное, так выглядит Удачный: там держат огромных животных, чтобы запрягать их в повозки на колесах, и ни одной настоящей даме и в голову не придет залезть на дерево, не говоря уж о том, чтобы прожить на этом дереве всю жизнь. Тимара думала об этом сказочном городе и попыталась вообразить, как сбежит туда, однако эта мысль ушла так же быстро, как и пришла. Жители Дождевых чащоб редко посещали Удачный. Даже те из них, кто не был сильно отмечен чащобами, знали, что их внешность привлекает внимание. Если бы Тимара когда-нибудь попала в Удачный, ей пришлось бы все время ходить закутанной и прятать лицо. И даже тогда люди глазели бы на нее и гадали, что она прячет под вуалью. Нет. Это не та жизнь, о которой стоило мечтать. И как ни сильно было воображение Тимары, она не смогла представить другое — красивое или даже обычное — лицо или тело, которые ей бы подошли. Она вздохнула.

А затем, как ей показалось, она просто слишком низко наклонилась вперед. Помнилось, что в первый миг к ней пришел странный восторг. Она раскинула руки и ноги, ловя проносящийся мимо ветер, и едва-едва не взлетела. Но потом первая ветка хлестко ударила ее по лицу, а затем другая, более толстая, врезалась в живот. Девочка изогнулась вокруг этой ветки, хватая ртом воздух, но соскользнула и упала спиной на нижнюю ветвь. Удар пришелся по пояснице, и Тимара закричала бы, если бы могла вдохнуть. Ветвь подалась, а потом спружинила, подбросив девочку вверх.

Инстинкт спас ей жизнь. Следующим препятствием в ее падении оказалось сплетение тонких веток. Тимара уцепилась за них руками и ногами, и они качнулись вниз под ее весом, давая ей время ухватиться покрепче. Здесь она и висела, живая, но ничего не соображающая. Сперва она хватала воздух ртом, потом тяжело дышала и наконец начала беспомощно всхлипывать. Она боялась предпринять попытку найти более надежную опору, боялась открыть глаза и поискать какой-нибудь выход из положения, боялась подать голос и позвать на помощь.