зарослей тальника вышли воины Индиги. Дурной много народу с собой привел — более сотни. Он и не скрывал, что правило: делегация не больше двадцати человек — его самого не касается.

И вот пришел Тугудай. Если честно, старый атаман в нем больше всех сомневался. Все-таки этот даурский «хан» в Темноводье преуспел больше всех. Наверняка чует свою силу, может решить, что не нужно ему ни с кем договариваться…

Но вот пришел.

Дурной собрал людей и послал их по островку сообщить, что вечером будет совет. Вроде и остров не великий, но каждая делегация селилась отдельно от всех прочих. Каждый лагерь старался встать особняком, никто не хотел прижаться к соседскому боку.

«Вам же хуже» — вздохнул старый атаман и пошел в свой лагерь, готовить шоу.

…Костер пылал жарко, только никого особо не согревал. Слишком много людей уселось в круг, слишком далеко их пятки находились от языков пламени. Ну, да потерпят. Дурной не стал садиться, а сразу прошел внутрь этой арены. Ему для всех говорить придется.

— Нешто все, наконец, собрались? — окинул он взглядом «делегатов». — Да нет, одного все-таки не хватает.

Махнул рукой: к кругу подошел еще один человек. Широко шагнул в свет — и «делегаты» ахнули! Это был Ивашка. Слегка перекособоченный, бледный, но живой, свободный и добротно одетый.

— Что, иудушки, не ждали? — злобно прошипел «Делон». — Решили, подох защитник Темноводский? За шкуры свои торговаться приехали?

Об этом «театральном этюде» они сговорились заранее. Ивашка согласился с радостью, больно хотелось ему на вытянутые лица своих подданных да былых союзничков посмотреть. Но потом (уж раз в сотый) добавил: «Ты бы все-таки лучше меня убил, Сашко».

— Считаю, что Иван Иваныч много значит для Темноводья и тоже должен свой голос иметь, — объявил Дурной. — Ты садись в круг.

А Ивашка стоял, задумавшись. Злая радость в его глазах тускнела и оседала в какие-то глубины.

— Чтой-то некуда мне сесть, Сашко, — обронил он. — К одним — сам не хочу, к другим — невмочь.

— Это потому, Ивашка, что ты отдельных людей видишь, а главного не замечаешь, — улыбнулся Дурной. — Это круг. И он общий. Садись не к кому-то. В круг садись.

«Делон» покосился на старого атамана, покачал головой, усмехнулся невесело — но сел. Возле Тугудая.

— Кто не знает — я Сашко Дурной, — зычно начал беглец из будущего. — Бывший атаман Темноводного. Я держал ответ за всё Темноводье сначала перед Кузнецом-Дарханом, а после — перед воеводой Пашковым. Садитесь поудобнее, люди добрые — говорить долго буду!

И начал.

— Хочу вспомнить я времена далекие, когда только всё начиналось. Почти двадцать годов назад… подумать даже страшно. Всё, что было у нас тогда — маленький «воровской» острожек на дюжину человек. Только с годами то зернышко проросло. Настолько сильный всход вышел, что и войску Минандали укорот дали, и от хитромудрого Шархуды отбились и даже Нингуту захватили… Хотя, последнее не стоило делать.

Вроде и пошутил, но круг шутку гробовым молчанием встретил. Те, кто помнил поход — тем до сих пор не до смеха было.

— А почему нам это удалось? — выкрикнул Дурной. — Да потому что с самого начала делали всё сообща! Не чинились, никто никого не понуждал, никто ни на ком заработать не пытался. Все равны: казаки, дауры, гиляки, ачаны! Каждый живет так, как его душе глянется! Земля ведь богатая, щедрая — каждому хватит. И еще останется. Наверное, придут времена, когда в землях амурских людям тесно станет. Но они придут еще очень нескоро. А потому жить тут нужно вольно и в равенстве.

«Делегаты» сидели отрешенно. Они ехали торговаться, думать, как большой крови избежать — а не за этими речами. Но Дурного это не смутило.

— Был я плену много лет — то вы знаете. И что же я увидел, когда вернулся?

Глава 34

Сменился голос Дурнова. Гневная сталь зазвенела в нем пополам с горечью.

— А порушили вы всё! Один клопом неприметным к России присосался и сосет ее помаленьку. Ближников выделяет, а на прочих ярмо оброчное надеть решил! Другие Темноводье в княжество превратить вознамерились, всё силой решить хотят! Третий роды даурские вековые рушит, от князьков-соперников избавляется и всех под руку свою тянет. Четвертый просто обирает окружающих — лишь бы самому с прибылями сидеть!

На каждой фразе старый атаман грозно смотрел прямо на того, о ком говорил: на Ивашку, на Аратана с Сорокиным, на Тугудая, на Якуньку… К староверам и северным даурам претензий не было.

— Вы же всё порушили! Да, растут городки да острожки, а счастье людское наоборот умаляется! Воля иссякает! Неужто не понимаете, что каждый из вас себе лучше делает, а всему миру — хуже? Вы всё Темноводье под гибель подвели.

— Так ты нас сюда стыдить созвал, что ли? — не скрывая насмешки, выкрикнул кто-то из темноводцев.

Реплика сменилась стоном боли — Мотус злобно засадил в бок болтуну свой острый тощий локоть.

Старый атаман посмотрел на темноводцев. Улыбнулся. Обвел взглядом круг.

— Смеетесь? Наивным считаете? Это ничего, я привычный. Сколько тут себя помню, все надо мной смеялись. Дурным звали, Большим Ребенком, Ходолом, Шаци. На всех языках, что мне ведомы. Всегда смеялись, всегда не верили. Только вот вспомните те, кто давно меня знает: сколько раз я потом прав оказывался? Вот то-то же.

Старый атаман медленно прошел к южной — болончанской — стороне круга.

— Я не буду вас сейчас уговаривать: поверьте, мол, мне. Есть у меня еще один человек, которого я хочу вам показать.

Он махнул рукой — и к кругу подошли Демид с Муртыги. Они подвели к костру человека со связанными руками и мешком на голове. Мешок был сорван… и новый «гость» вызвал эмоции более сильные, нежели Ивашка. Знали его не все, но те, кто знал — ажно с мест повскакивали.

— Расскажи людям, кто ты такой, — приказал Дурной.

Тучный маньчжур посмотрел на своего пленителя.

— Но ты мне обещаешь? — тихо спросил он, не в силах скрыть дрожь второго подбородка.

— Да, — кивнул Дурной. — Просто расскажи им всю правду.

— Меня зовут Бахай Гуарча…

— Громче!

— Бахай Гуарча, сын Шархуды Гуарча! — злобно выкрикнул в толпу богдоец на неплохом русском языке. — Когда вы все подло напали на Нингуту, когда вынудили