осторожно простучал стену, боясь привлечь лишнее внимание. Уверенности нет, но вроде бы под самой медяшкой скрывается пустота.

Вечером Генрик отряхнулся от мусора и отправился на прогулку, подкрепившись в совхозной столовой. Между старых деревьев, посаженных ещё дедом Оттоном, его разыскал Алесь.

В вечерних сумерках он выглядел совершенно неприметным селянином-середнячком, в длиннополой свитке, вышитой застиранной рубахе, картузе и поршнях. Возраст неопределённый, пятьдесят или около того. Лицо с неопрятной серой бородой, глубоко посаженные глазки с непременной крестьянской хитрецой, словом – здесь каждый второй такой.

- Вспомнили меня, паныч?

- Не припомню. Вообще забыл приезжавших с Витольдом.

- Ну, не беда. Чем могу подсобить?

Генрик ковырнул ногой корень, вылезший поперёк некогда безукоризненной аллеи.

- Послушай, милиция копает в подвале. Я хочу проверить стены второго этажа. Во-первых, нужен инструмент, чтоб доставать кирпичи, коими прикрыт тайник. Во-вторых, я должен быть уверен, что никто не войдёт и не увидит находку.

- Сделаем, пан Иодко. До видзення!

Он так легко пообещал? А если милиционер припрётся – его разве что лопатой глушить. С дефензивы станется. Либо наоборот, Алесь за красных, ему нечего бояться. Так или иначе, он обеспечит какое-то время наедине с архивом.

На следующий день молотком и стамеской Генрик старательно испортил штукатурку в двух помещениях, прилегающих к кабинету, продемонстрировал сообщнику выдранный из стены кирпич. Дважды заходил милиционер, убедился, что польский классовый враг не теряет времени зря. Алесь изобразил из себя строителя-ремонтника, громко шумел, провёл блюстителя порядка в противоположное крыло. Тем самым обеспечил десятью минутами, чтобы спрятать найденное. Только ничего полезного ещё не выкопано. Лишь после обеда, когда желудок наполнился постными щами из кислой капусты, паныч взялся за «золотую» утку.

Уже через десять минут он снял каменную плиту, обнажившую тайник в четыре кирпича. В нём обнаружился плотный кожаный футляр.

Генрик прислонил плиту на место. Сам занял положение спиной к дверному проёму, чтобы при звуке шагов как-то запихнуть находку между ведром с песком и корытом с сухой извёсткой. Не надёжно, но лучше, чем сразу отдавать отцовское наследство неведомо кому.

Он развернул сложенные вдвое пожелтевшие листы, исписанные по-русски мелким почерком с «ятями», от которых товарищи большевики успели отказаться.

«Эѳиръ вокругъ человѣческаго тѣла наполненъ электричествомъ, какъ атмосферическимъ, такъ и животнымъ. Равномѣрное повышеніе электризаціи въ умѣренныхъ размѣрахъ укрѣпляетъ здоровье и природные силы организма по сопротивленію болѣзнямъ. Излечивание конкретныхъ заболѣваній имѣетъ успѣхъ за счётъ мѣстнаго подведенія проводниковъ съ электрическимъ напряженіемъ къ отдѣльнымъ особымъ точкамъ».

На четырёх страницах твёрдой и умелой рукой выведены контуры мужского и женского тела, с переднего ракурса и со спины. «Особые точки» пронумерованы, имеются отличия в области женских молочных желез и в районе паха.

Отдельные наброски содержат схемы электрического оборудования. Несколько таблиц с эталонным эфирным полем для нормального организма и другие, снятые с наднёманских больных, на них начертана куча комментариев по-польски: диагнозы, жалобы, состояние пациентов.

И, наконец, гениальный в своей простоте рецепт уникального долголетия. «Подъ дѣйствіемъ времени напряжённость электрическаго поля въ эѳирѣ вокругъ тѣла старѣющаго индивидуума искажается. Замѣривъ электрографическимъ методомъ картину напряженій здороваго тѣла и возстанавливая ея принудительно, можно добиться изряднаго продленія жизни, не дряхлой старости, но съ активнымъ дѣятельнымъ образомъ существованія».

Генрик вздрогнул. В руках – величайшее сокровище, рядом с которым золотой запас больших государств не стоит ломаного гроша. Отец, уезжая надолго, предусмотрительно принял меры, дабы открытие не пропало в широкое обращение. Более того, отказался использовать методу для собственного спасения. Фактически пожертвовал жизнью для сохранения тайны.

Нельзя принимать решение с кондачка, передавать документы в руки большевиков. Алесь – крайне сомнительная личность, да и современная Польская Республика далека от идеала.

Футляр отправился на прежнее место. Генрик как мог замазал швы, перепачкал их, демонстративно расковырял кусок стены под окном. Алесь появился через пару часов, когда археолог-любитель обезобразил соседнюю с кабинетом комнату.

- Пустоты есть. Но в них ничего не спрятано.

- Завтра продолжим, - покачал головой Алесь. – Айда прогуляемся вниз, вдруг товарищи большевики чо-то нарыли.

Подвальные раскопки, как и следовало ожидать, только распугали крысиное полчище. Неутешительный результат весьма разочаровал товарища Кастуся, объявившегося через три дня.

- Прохлаждаетесь? А здоровье товарища Ленина с каждым днём слабеет!

- Может, его врачам показать? – недружелюбно заметил Генрик. – Вы полагаете, что путь к лечению вашего главного только в этом разорённом поместье?

Визит чекиста вернул атмосферу штурмовщины, большевистского «давай-давай» любой ценой. Он зло обвёл глазами задний двор Над-Нёмана, изрытый мелкими ямками наподобие исполинских кротовых нор. Милиционер с семечками добросовестно произвёл видимость поисков, пополнив сокровищницу совхоза десятком старых подков, дюжиной гнутых гвоздей и множеством схожих артефактов.

- А ты предлагаешь нам сидеть сложа руки, помещичий выкормыш?

- Если вам действительно потребны отцовские рецепты, исследовать нужно его бумаги, а не усадьбу. Сами посудите: разумно ли вообще делать тайники в собственном доме? Уезжая за границу, он и не думал умирать. В его кабинет за время отсутствия ни одна бы живая душа не осмелилась войти. Так что ответы среди архива, подаренного вам Конрадом.

Не слишком интеллектуальная голова чекиста переполнилась избытком сведений. Сброс излишнего давления, как это водится, произошёл в отборной матерной форме. Понятно, что объектом смешивания с навозом оказались классовые враги, включая буржуазно-помещичье семейство Иодко.

- Неужели, твою мать, ты думаешь, что писульки старого Якова не перебрали?

- Знаю наверняка. Среди бумаг, показанных мне в Минске, добрая треть слиплась от сырости и времени, их годами никто не ворошил,