всё же разорвала она ночь внезапно — гудело, ревело, бухало так, что дрожала земля, закладывало уши, и казалось, что дома пошли в пляс. Жуткая пляска святого Витта. Ещё не стихли последние залпы, как «тигр» снёс пограничный шлагбаум и рванул вперёд: нас ждал Харьков. Нас уверяли, что именно ждал в вожделении освобождения от ненавистной хунты, и толпы радостных горожан встретят цветами. Он действительно ждал, точнее, поджидал и встретил, но не цветами: в полдень с верхних этажей домов улиц, выходивших к окружной, снайперы, пулемётчики, гранатомётчики в упор расстреляли нашу передовую группу. И это были только цветочки.

Адреналин вскипал в крови, мутил разум, возбуждал, обострял слух, и казалось, что взгляды проникали сквозь вязкую темень ночи. Впрочем, то ли глаза попривыкли, то ли действительно чернота размывалась, то ли виной тому сполохи от разрывов на юге, то ли занимающаяся заря на востоке, рассекающая поначалу темноту узким лезвием клинка, а затем всё шире и шире расползаясь вширь и вкось, то ли всё вместе, но очертания домов и окаймляющие дорогу посадки казались всё чётче и чётче.

Первым шёл Димкин «тигр» с щупающим дорогу, обочины, посадки «Кордом»[75]. На въезде в село из стоявшего на отшибе огромного склада выскочил «буцефал», ошалело заметался — эдакая прыткая коняшка, взбрыкнул короткой пушечной очередью и тут же захлебнулся — Димка стреножил его из своего «Корда». Двое выскочивших хлопцев вытащили обвисшего в их руках третьего и замерли у начинающего куриться дымком бэтээра.

— Демилитаризация началась. Эй, гайдамаки, топайте сюда! — махнул рукой старшина-контрактник. — Сейчас будем денацифицироваться.

Трое суток спустя его разорвёт прилетевшей невесть откуда миной. Одной-единственной на версту в округе и за полдня тишины.

Димка распушил хвост и гоголем пританцовывал перед двумя вээсушниками. Молодые ребята, но не первогодки, хотя ещё и не волчары. Третьего наскоро запеленали бинтами и уже утащили в «санитарку». Они не выглядели напуганными или растерянными. Их не колотило и даже не била мелкая дрожь. Напряжённость в лицах, в будто сжатых телах, в какой-то скованности в движениях ощущалась даже обречённость и безысходность, а вот страха не было. Это были солдаты, заслуживающие уважение хотя бы за то, что не боялись. Что дали бой длиной в четыре секунды. Что смиренно принимали неминуемую, по их мнению, смерть. Что всё-таки свои по крови, славяне, а эти и вовсе по вере наши — вон крестики православные на гайтане виднеются в распахнутом вороте.

Не забыть, как в четырнадцатом брали блокпост, обороняемый днепропетровскими десантниками. Когда у них закончились патроны, на предложение сдаться раздалось разрывающее мозг и душу: «Русские не сдаются» и, рванув тельник на груди, пошли в рукопашную… Поминали их потом, ставили свечи в храме и скрежетали зубами: опять гражданская, опять русские льют кровь русскую, опять кому-то всласть наша кровушка.

Две недели спустя Димку обвинят в незаконном пересечении границы (!), незаконном хранении оружия (!) и еще целом букете грехов, мнимых и настоящих. Изобьют жестоко и изощрённо, бросят в подвал к пленным. Ещё там будут задержанные беженцы, виновные лишь в том, что имели при себе «зелень» или чуток ювелирки и хотели в Россию, которая своих не бросает. Его, гражданина России с офицерским удостоверением ветерана одного из российских спецподразделений, тайком вывезут через территорию Российской Федерации в новоприобретение России — Луганскую Народную Республику, славную своими «подвалами» и правовым беспределом, и никто и никак не смог изменить ситуацию. Или не захотел. Но русские своих не бросают…

Эйфория первого боя, которого в общем-то и не было — так, стрелялки-прогонялки — улетучилась вместе с выползшим из-за лесочка солнышком, и только Димка суетился, матерился и торопил командира группы. Да и было отчего психовать: потратить два часа на разборки с заплутавшим «буцефалом», дурацкий «совет в Филях» командира и бойцов на предмет, есть ли кто на флангах или нет, хотя знание этого вопроса у всех нулевое, тупое сидение в «мотолыгах» и «таблетках» без бокового охранения, разведдозора и всего, что знал сержант Советской армии.

К обеду вышли на окружную, вошли в город и… Кто и почему остановил нас и отдал приказ на выход, почему не подошли резервы, почему всё было организовано бездарно. Почему? Почему?! Почему?!! Тысячи «почему?» и все без ответов. Или что-то пошло не так, что кого-то напугал именно успех, которого кто-то очень и очень не желал.

В стылом райотделе в Липцах, расстелив на столе карту Харькова и окрестностей, ещё и ещё раз мысленно проходили маршрут, заходили в город, растекаясь по его улицам, и не могли понять, зачем нас остановили. В канун Дня Победы всё взятое нами в феврале было отдано. Были отданы люди, поверившие нам, что Россия вернулась навсегда. На боль, на смерть отданы. И вера в Россию, что своих не бросаем, тоже была отдана на поругание.

Я всё это рассказал комбату, надеясь у него найти ответ, но он лишь мрачно взглянул и процедил:

— Плевать! Нам отступать некуда. Нам здесь жить, а не в Лондонах да Майами и умирать нам тоже здесь. Это война на уничтожение: мы или они, без вариантов. И мы обязаны, понимаешь, обязаны разъе…ть всю эту нечисть.

Его мосластый кулак впечатался в самодельную столешницу, а прокуренные до коричневатой желтизны зубы оскалились подобием улыбки на рассечённом глубоким шрамом лице.

— А что потом?

— Не знаю. — Комбат помрачнел и опять потянулся к сигаретам. — Пока надежда, что изменится жизнь, хотя и понимаю, что всё призрачно. Но хочется жить надеждой. Понимаешь? Хочется.

2

Мы мотались вдоль Оскола по селам и посёлкам от Купянска до Лимана. Убитые дороги, скудость и запустение, и вовсе не потому, что война, а потому, что после девяносто первого Украина выживала. Не жила, а именно выживала, лелея какие-то призрачные и несбыточные мечты. Редкие сёла остались нетронутыми, а то всё больше разобранные взрывами крыши, посеченные осколками заборы да ворота, превращённые в дуршлаг, выбитые стёкла, а то и вовсе груда кирпича на месте жилищ. Мужиков почти не видно — понятно, кто в ВСУ, кто в теробороне — воюют с нами. На наши дурацкие вопросы по поводу отсутствия представителей сильного пола женщины тупили взгляды, власти украинские не винили, российские — опасались, лишь вздыхали и виноватили во всём войну треклятую. От наших «здравствуйте, пожалуйста, спасибо» боязливо вздрагивали, словно в ожидании подвоха, и лишь немного оттаивали, когда делились с ними сигаретами, водою, продуктами. Мужиков нет, а сигареты-то зачем? А впрок, чего же не брать, коли дают.

На пути попалось село. Так