– Мне плохо. Мне очень плохо, – прорыдала я в трубку по возможности хриплым голосом (спасибо никотину, хрипела я прекрасно).

Но Тоська в мои стенания не поверила. Почему бы это?

– Опять двойка? Ты что, решила болеть до весны? Деточка, ты же не медведь, чтобы в спячку впадать.

– А я не против, – усмехнулась я.

– Тогда потом не жалуйся, когда придет время лапу сосать, – фыркнула она. – Что, прогуливать решила?

– Ага.

– Как долго?

– Пока не знаю. Как буду себя чувствовать.

– Понятно. А об этом лучше спросить Гидрометеоцентр, да?

– Нет. Я больна! – простонала я и перешла на сдавленный надрывный хрип. – У меня жар, озноб и критические дни.

– И родильная лихорадка? – поддела меня напоследок Тоська.

Я не удостоила ее ответом, сказав, что мне надо измерить температуру, выпить чаю с малиной и лежать-болеть одной, совсем заброшенной, покинутой всеми, одинокой и несчастной.

– Мне так плохо, что я даже думать не могу.

– С тебя три заметки, перешлешь мне по мылу, – безапелляционно потребовала она, проигнорировав мои жалобы, и повесила трубку.

Что же делать, значит, придется. Но я согласилась на это, как человек, которого приперли к стенке с помощью новейших способов коммуникации. Цепкие лапы современных технологий и покойника заставят работать. Прямо там, в гробу. И пересылать сделанное по WiFi.

– Вы еще пожалеете, что были так черствы ко мне, – жалобно пригрозила я в никуда, прикуривая сигарету.

В первое время, когда я только вырвалась из цепких, гостеприимных Сашкиных лапок, я испытывала почти физическое удовольствие от того, что могу безнаказанно курить прямо в квартире. У Шушки аллергии на дым не было, у нее также не имелось детей. Я могла курить хоть с утра до ночи, что в первое время и делала, отчего старый друг, сиплый кашель, вернулся ко мне. Давно не виделись, черт возьми. Вообще, если честно, положа руку на сердце, курить на лестнице не так уж и плохо. Дом не воняет дымом, одежда тоже, да и куришь в три раза реже. Но я старалась наслаждаться благами свободы. Свобода – самый драгоценный подарок, который только может сделать себе женщина. Ведь так? Верно? Вы согласны? Не надо вставать на час раньше, чтобы отпинать упирающегося ребенка в садик. Я вспоминала, как Алешка шел через улицу, останавливаясь на каждом шагу, чтобы рассказать мне какую-нибудь дурацкую историю. Однажды, пересмотрев кучу фильмов про каких-то роботов, он сказал мне, что у него гудят зубы и он, кажется, становится трансформером.

– Серьезно? – улыбнулась я тогда.

– Ну… у меня же есть железный меч? – удивился он моей недоверчивости. – А теперь еще и зубы.

– Ну, если зубы гудят, то конечно, – согласилась я.

В садик мы в тот день опоздали, и Алеша остался без завтрака. Но он не особо переживал, потому что дома на завтрак я «случайно» насыпала ему целую гору воскресных шоколадных хлопьев, чтобы он не вопил. Так что кушать «желтую» кашу (см. пшенка) он все равно бы не стал. Почему, собственно, я об этом вспомнила? А потому, что теперь я могу вставать на целый час позже, могу курить, могу выкинуть из головы дикие задачки по математике Патерсона, в которых я не всегда даже понимала условия. Даша с выражением терпеливой муки на лице поднимала руки вверх и вопрошала:

– Ты же взрослая, почему ж ты такая тупая?

– Это не я тупая, это ваш учебник тупой. Если ты объяснишь мне, в чем тут задача, я ее обязательно решу. У нас были совсем другие учебники.

– Да, и вот к этому все идет? И я в итоге стану такой, как ты, когда вырасту? Кошмар. – Она показывала на меня пальцем и смеялась.

Я совсем не умела поставить ее на место. Маленькая мерзавка. Вот уж по кому я точно скучать не буду. Как и она по мне.

Я прошла обратно в комнату с термосом горячего кофе, осторожно, чтобы ненароком не посмотреть на снежную, вьюжную улицу, занавесила шторы, включила торшер и села в кресло, замотавшись предварительно в одеяло. В комнате стало уютнее, и вчерашние шмотки, валяющиеся на комоде, не так уж бросались в глаза. Вообще надо признать, что семейная жизнь – просто неподъемный груз, и я совершенно не понимаю, как мои замужние подруги выдерживают это. Надо бы им за вредность молоко давать. Хотя молоко, кажется, взрослым не требуется. Шушка мурлыкнула и запрыгнула ко мне на коленки. Вот кто уж точно был несказанно рад нашему возвращению. Мы снова спали вместе, на одной кровати. Она забиралась ко мне в ноги, под одеяло и толкалась так, словно это была ее кровать, а не моя. Она драла когти о свое любимое кресло, валялась на моих вещах и глазела на проезжающие машины и бегущих бесконечный кросс прохожих. В минус двадцать пять еще не так понесешься. Бегом от мороза! Все в метро!

– И что будем делать? – спросила я Шушку.

Она посмотрела на меня как на умалишенную. Какие могут быть вопросы. Сначала расчешем ей шерсть, потом просто поскребем за ушком. Часа два-три уже пристроены.

– Да? Ты считаешь, мне это тоже будет так же интересно, как и тебе? – усмехнулась я.

Шушка невозмутимо подставила мне морду. Еще один дивиденд одинокой жизни – возможность иногда не знать, чем заняться. Те несколько месяцев, что я жила с Костей, мне всегда было куда пристроить свое время. Пространство вокруг меня всегда требовало внимания. Детям требуется значительно больше чистоты, чем я вообще могу себе представить. Когда я только вернулась домой, то с восторгом и вполне сознательно не мыла посуду, оставляла в холодильнике пустые тарелки из-под съеденного, воду в кастрюле на плите. И никто-никто не ругал меня. Я ела мамино абрикосовое варенье ложкой из банки и плевала на то, что оно может закиснуть.

– Не успеет, мое хорошее, – улыбалась я, попутно отмечая, что никто также не говорит мне: «А ты не боишься, что все слипнется?» Мне теперь вообще никто ничего не говорит. Немного скучно, но оно того стоит. Хотя я так и не смогла доказать этого маме, которая пришла в состояние крайнего отчаяния, узнав, что я снова сингл.

– Какой ты сингл? – возмутилась она. – Ты – старая дева. А я заведу себе черепашку и буду ее любить. Все равно никаких шансов на внуков нет.

– Деточка, ты дура, – коротко и просто заметил мой папа.

– Зато свободная, – обиженно передернула плечами я.

Подумаешь, умники. Вспомнили бы они, как ругались друг с другом, когда я была маленькая. Да и потом, потом тоже. Может, семейные люди – как наркоманы, всех стремятся затащить в свои ряды? Да не хочу я быть счастлива, мне вполне хорошо в моей уютной трясине. Не потянуть мне вашего счастья. Я пробовала, не получилось. Вся эта любовь – обман и каторга. Сначала поцелуи и кружится голова, а потом вся твоя жизнь по минутам расписана на долгие годы вперед, и ты уже больше ни черта не принадлежишь себе. Кстати, Сашка был абсолютно со мной согласен. Его девушка хотела бы переехать к нему, но вместо нее в его маленькой, набитой техникой и телевизорами квартирке две недели обитала я. Когда срок аренды моей квартиры подошел к концу и я вернулась домой, к своей прекрасной, но несколько пустой жизни, Саша продолжал всячески поддерживать меня в моем падении с вершин Большой Любви.