мальцу полотняную салфетку под горло, сажаю повыше и даю ложку в руки.

— Аккуратно, горячо, — предупреждаю парня.

— Я тебе маленький, что ли? — поднимает он крошечные бровки.

Эта реакция так забавляет меня, что едва смех сдерживаю. Изо всех сил удерживаю серьезное выражение лица и важно киваю.

— Нет, конечно. Я так, на всякий случай.

— Вот! — тычет Илюшка маленьким пальчиком вверх и принимается за еду. Ест он тщательно, я бы даже сказал внимательно, если можно такое слово применить.

— А ты что сидишь, сопли жуешь? — машу Оксане.

— Да ем я! Успокойся, — копается она ложкой в супе.

Все же они проголодались. Пока едят, я все еще наблюдаю. В очередной раз убеждаюсь, что надо заняться этой бедолагой. Иначе загинет совсем. Прикидываю сколько ей перевести денег, чтобы привела себя в порядок. Нет, я не считаю, просто допом мне хочется Илье хороший сад проплатить, если Оксанка согласиться переехать в наш город. А так как садик хороший, то оплата там соответствующая.

— Оксан, так куда ты едешь?

— Можно я не отвечу?

— С ума сошла? — возмущаюсь я. — А с Ильей что, где тебя искать?

— А что с ним станется? Я вообще иной раз думаю, что ему с тобой лучше, чем со мной, — слышу неприкрытую ревность в голосе — всю голову мне продолбил, куда ты уехал.

Приятно, что говорить. Я и так это знал. Шучу. Никто сыну мать не заменит, поэтому преувеличивает Баранкина. Но все равно прижимаю парня к себе и на радостях целую в макушку. Обожаю его запах. А маленький был когда, так вообще только и делал, что вдыхал его. Чеканутый может я, не знаю. На мои объятия Илья недовольно сжимается и также недовольно косится. Понял, не дурак, ослабляю хватку.

— Я переведу денег на карту. Приведи себя в божеский вид. Ну и что вылупилась на меня? Обидеться хочешь? — предостерегающе качаю головой. — Вот не надо. На Бабу Ягу похожа.

— У меня есть деньги, не нужно.

Пока согласно машу головой. Сделаю так, как мне надо. Спрашивать не буду. Но чтобы не разгонять волну, сейчас молчу.

— Так как, Оксан? Какие планы?

В эту же секунду, после моего вопроса, у нее наворачиваются слезы на глазах. Она их поднимает вверх, чтобы не пролить соленые капли, но не получается. Они срываются и разбиваются о пресловутую тарелку. Так, я понял.

— Матвей, я только посмотрю на него.

Злость захватывает меня с головой. Какого хрена! Я говорил, что это ничего не изменит вообще. Зачем себя насиловать несбыточными надеждами? Ну на хрена? И тогда говорил ей, что не выйдет из этого ничего дельного! Смотрю на нее и понимаю, не остановить ее никаким бульдозером сейчас. Она горит этим фанатичным пламенем, просто пылает.

На хер! Не буду этого делать. Нравится рвать себя по кускам, то и пусть. Дура больная, ненормальная идиотка!

— Как знаешь, — единственное, что, сжав зубы, говорю.

— Матвей, я все, — сообщает Илья. Переключаю на него внимание и отодвигаю приборы. Вытираю губы салфеткой. Проверяю, наелся или все еще голоден. Спрашиваю, хочет ли еще чего-нибудь. — Нет, не буду.

— Я сколько раз просила называть его крестным? — внезапно повышает голос Оксана.

Недоуменно смотрим на нее оба. Я несколько ошалело, а Илюха удивленно. Странное пожелание. Мы давно определились, что Илюшка называет меня по имени. Во-первых, это удобно и ему и мне, во-вторых, слово «крестный» сложное.

— Ты что, белены в супе объелась? — бросаю ей достаточно резко.

— Простите, ладно? — сдавленно шепчет она. — Матвей, ты мне так помогаешь. Мне правда не к кому обратиться. Родители отмахиваются. Нет, они любят внука, но отношение к жизни у них достаточно простое. Они не понимают моей причины грусти. Я тебе так благодарна, что покрестил Илью. Я тогда совсем одна осталась, — вытирает она нос.

Вот как на нее злиться, а? По мере того, как говорит эти слова, меня покидает раздражение. Ну такая она, что теперь. Да и поступили с ней тогда по-скотски. История на весь вуз гремела. Любовь первой девочки на курсе и препода. Вот и результат у меня на коленках сидит. Получилось так, что мы с Баранкиной дружили. В десна прямо! Ну не мог я ее бросить. Вот и тащу теперь этот чемодан без ручки. Ладно, пусть едет, решает там свои проблемы. А потом верну ее к нормальной жизни!

28

Пока везу Илюшку домой, думаю о том, что за весь день с Лерой ни разу не связался. События вынесли просто. Накатывает дичайшая потребность в ней сейчас. Просто зверею, но оттягиваю себя назад, потому как понимаю, что когда она увидит мальца, то вряд ли обрадуется. Подумает, что он мой к бабке не ходи.

Ласково треплю Илью по макушке. Почти заснул в кресле. С начала бодро по сторонам головенкой крутил, но дорога его сморила. Смешной такой и невероятно милый одновременно. Я рад, что присутствую в его жизни. Привык.

Вспоминаю.

Окси блистала на курсе. Мы там так подобрались, что на материальное положение всем было плевать, различий никто не делал, хотя вуз крутецкий был. Она из среднестатистической семьи, самая обычная, а вот училась как богиня. Как-то само получилось, что попали с ней в одну компанию. Оксана хоть и симпатичная, но вот особых чувств не вызывала. Сошлись с ней на обоюдных подколах вечных и на том, как разводили сокурсников разными трешовыми штучками. Ничего особенного, но было смешно. Все затаив дыхание ждали, что Баранкина и Филатов отожгут в этот раз. На последних поутихли, конечно, взрослеть начали. Дружить продолжали все также крепко и преданно. Такие дела.

Когда завертелась эта история с преподом, предупреждал о последствиях. Он был молод, в вуз попал по воле высоких покровителей, а именно приходился зятем ректору. По мне самодовольный бахвалистый типец, но Окси словно глаза замазало. Вперлась в него, как буль в тряпку. Не оттащить. Палкой же гнать не будешь. На этом фоне даже раздружили немного. А потом случился адский пиздец!

Она меня выдернула с тусовки и сидя в моей машине заливала мне футболку слезами. По мере рассказа, приходилось давить порывы, чтобы не выскочить и не начистить фейс этому любителю студенток. Конечно, это имело бы последствия для меня, но тогда мало что соображал. Мне хотелось заступиться за Оксанку. Поминутно утирая сопли, она говорила и говорила. Захлебывалась просто. Сжав зубы, молча притягивал к себе и как мог укутывал теплом своего тела.

Ужас в том, что роман имел значение только для Баранкиной. Препод лишь