допускались там к рыболовству. Жители Ловозера и Краснощелья отвечали критикой на нововведения578. Они спрашивали: «Почему местные жители должны ловить рыбу как воры в своей собственной реке, в то время как иностранцам можно все?»579

Вызывающим не меньшие споры стал для оленеводов всплеск активности, связанной с правами коренных народов. По всей России в 1990‐е годы представители «малых народов Севера» вступали в активные группы, занимавшиеся поддержкой и продвижением этнических меньшинств580. Становясь все более независимыми и заметными, кольские активисты-саамы поддерживали политическую повестку, заимствованную у коллег из западных стран. Некоторые явно поддерживали «неотрадиционные» альтернативы крупномасштабному оленеводству советского времени. Согласно этнографу Александру Пику, неотрадиционализм отрицал государственную модернизацию «в пользу юридической защиты людей Севера, экономической свободы, культурного развития и самоуправления». Он пояснял, что «неотрадиционалистская экономка северных коренных сообществ предоставляет возможность для комбинирования традиционного землепользования, натурального хозяйства и рыночных отношений, с одной стороны, с поддержкой государства и компенсацией от добычи нефти, минералов, леса и других природных ресурсов Севера, с другой стороны»581. Подобная модель предусматривает отношение к оленеводству скорее как к традиции, которую стоит сохранять, чем как к отрасли производства.

Поддерживаемые иностранцами сторонники реформ кольского оленеводства в неотрадиционалистском ключе часто смешивали декларируемый акцент на использовании местных знаний коренных народов с обобщениями, которые плохо соответствовали местным условиям. Некоторые даже призывали к развитию системы оленеводства, похожей на практику скандинавских саамов582, но такая практика не имела прецедентов на Кольском полуострове583. Один проект 1990‐х годов, финансируемый из международных источников, был направлен на применение к хозяйству кольских саамов совместного управления по канадскому образцу, которое было бы направлено на демократизацию природопользования путем «объединения коренной культуры экологически мудрого отношения к дикой природе… с научными знаниями»584. Алексей Лапин, саам из Ловозера, также пытался в 2003 году создать частную оленеводческую коммуну, называвшуюся Кеддък. Пользуясь финансовой и административной поддержкой датской неправительственной организации «Инфонор», Лапин в своем проекте предполагал развивать традиционное оленеводство, базирующееся на саамских практиках585.

Ни одна из этих попыток не была успешной. Они не только не получили поддержки многонационального населения, которое было связано с кольским оленеводством, но и вызвали резкое неодобрение со стороны многих оленеводов. Как это отражено в приведенном выше высказывании одного оленевода о «каменном веке», зарабатывавшие в 1990‐е и 2000‐е оленеводством на жизнь часто сохраняли приверженность советскому модернизму. Они критиковали саамский активизм как возврат к примитивизму и рассматривали его как морально скомпрометированный и коррумпированный отчасти из‐за его новизны и зарубежных связей586.

В течение последнего десятилетия кольские оленеводы столкнулись с новыми вызовами и возможностями. Они начали адаптироваться к потеплению климата, сдвигая сроки убоя далее в зиму и пытаясь изменить время и место выпаса оленей587. Браконьерство в эти годы стало более распространенным, нанося урон и так сокращавшемуся поголовью кольских домашних оленей. В то время как агрессивная политика российского правительства в отношении иностранных неправительственных организаций набирала обороты, мурманские региональные власти начали финансировать новый поворот в хозяйственной жизни саамских оленеводческих общин588. Только время позволит сказать, будет ли этот поддерживаемый государством неотрадиционализм более успешным, чем международные усилия, и останется ли олень важным сельскохозяйственным животным в регионе. Возможно, XX век был временем апогея в истории оленеводства на Кольском полуострове – как и в случае с производством никеля и сопутствующим ему загрязнением.

Глава 5

УРОДУЯ ШРАМАМИ КРАСОТУ ОКРЕСТНОСТЕЙ

Призывая саамов заниматься другими видами экономической активности помимо оленеводства, Николай Воронцов писал в 1935 году: «Монча – слово лопарское. В переводе на русский означает красивая». Эти слова должны были служить вдохновением для наименования нового города никелевого производства Мончегорском. Выходец из Хибин, Воронцов теперь работал руководителем строительства завода «Североникель». Подтверждая то, что оптимизм в отношении окружающей среды пережил события Великого перелома, он убеждал читателей газеты: «Это поистине красивый край, пересеченный горными хребтами, имеющий массу красивых озер, речек, берега и долины которых покрыты прекрасным лесным массивом из сосен, елей и березы. Здесь прекрасный мягкий климат, замечательные условия зимнего лыжного и конькобежного спорта, а летом для парусного и гребного. Наша задача – сохранить эту исключительную природу района, создать хорошие условия жизни и работы, создать условия для отдыха людей»589. Десятилетия спустя, когда производство разрослось, а страна, которая его построила, развалилась, в общественном дискурсе стал преобладать более пессимистичный взгляд на природу. «Если вы когда-либо хотели увидеть ад, – было написано в одном из путеводителей для иностранных туристов в 2000 году, – вам стоит посетить Мончегорск»590.

Как и почему это произошло? Почему город, обслуживающий никелевую промышленность на далеком Севере, несмотря на попытки планировщиков и чиновников сохранить его красивую природу, стал местом экологической трагедии? Если оставить в стороне пропагандистские намерения Воронцова и иронию упомянутого выше путеводителя, можно увидеть контраст между надеждами и долгосрочными результатами советского проекта на Севере. Горная добыча и выплавка цветных металлов загрязняли водоемы и почвы, уничтожали растительность и влияли на здоровье людей больше, чем производство апатита. Высокие концентрации никеля, меди, диоксида серы и других химикатов повышали кислотность вод местных водоемов и изменяли химический состав почв рядом с предприятием «Североникель» в Мончегорске и «Печенганикель» в городах Никеле и Заполярном591. Загрязнение превратило территории около никелевого производства в голые ландшафты, где можно было встретить лишь редкие мертвые кустарники и деревья, выступавшие из отравленной почвы. К концу века площадь лесов, которым был нанесен заметный урон, составляла примерно 39 тысяч квадратных километров, в то время как полностью уничтожено было 600–1000 квадратных километров леса592. Многие дети в Мончегорске и почти половина населения Никеля страдали респираторными заболеваниями593.

Но как объяснить причины и особенности таких экологических и социальных последствий для Кольского полуострова? Сразу после распада СССР Мюррей Фешбах и Альфред Френдли предсказывали: «Когда историки оценят опыт СССР и советского коммунизма, они смогут утверждать, что это был экоцид»594. Были ли они правы? Подавляющее большинство авторов согласны с тем, что советская политика была крайне опасной для окружающей среды. Даже те, кто дает более умеренные оценки экологических последствий советской власти, признают, что многие практики были разрушительными595. Не только на Севере, но также и по всей стране тяжелая промышленность загрязняла почвы, воздух и водоемы так активно, что, кажется, термин экоцид является самым правильным для советского контекста. Попытки контролировать природный мир также имели катастрофические последствия, такие как чернобыльская трагедия, высыхание Аральского