родственничек, устроивший его на необременительную и почётную работу, и теперь бедолага изо всех сил защищал его. В то, что их могут отравить, она не верила — есть свои преимущества в статусе дочери лучшей отравительницы государства.

Она перевела взгляд на отца, и тому тоже, видать, надоело смотреть на эти мучения, и он уже разговаривал с распорядителем. Дегустатора быстро увели, а стол, за который отвечал «зелёный», быстро обновили, за счёт проверенных, вызвав недовольный ропот гостей.

Кстати — никто никогда не проверял пищу, приготовленную для иностранцев — например, Ануш, что сейчас весело перемигивалась с сидящим напротив асоном, имела все шансы окочуриться от яда на императорском пиру. А не так давно — при деде Сабуро, дегустаторы вообще были только для семьи Императора и Верховного Канцлера. Так что Итиро-завоеватель выходил заботливее собственного отца.

Кадомацу оторвалась от этих мыслей и даже помахала рукой перед лицом — как будто они были дымом, который можно так грубо развеять. Прислуга опять по-своему поняла этот жест, и преподнесла ей веер. Принцесса усмехнулась, но веер взяла, и, подставляя его прихотливому ветерку то одну, то другую щёку, принялась, от нечего делать, пересчитывать гостей.

Неожиданно, чей-то тщедушный торс коснулся её плеча и крыльев, сдержанное дыхание — шеи, и, чья-то влажная от волнения ладошка сунула ей в свободную руку веточку, перевитую бумагой. Девушка постаралась, не поворачивая головы, разглядеть хоть цвета одежд, но незримый посланец предупредил её намерения и с лёгкостью растворился в тени.

Заинтригованная всей этой таинственностью, девушка отдала веер матери, и осторожно, чтобы не привлечь лишнего внимания, распечатала письмо. Диковинная, двух цветов — чёрного и белого, приятная на ощупь бумага, правильные, без изысков, иероглифы красными чернилами на чёрной стороне, и вложенная внутрь причудливо изогнутая ветка горной сосны.

«Судьба моя так же прихотлива, как эта ветка» — гласили слабо мерцающие рыжие иероглифы: «подобно ей, я так же возносился ввысь и низвергался в бездну, в зависимости от того, встречался ли я с дружбой и верностью или с холодом и двоедушием. Та же судьба учила меня быть осторожным, и не доверять никому, особенно — женской красоте. Но сейчас, видя так близко её воплощение в ваших прекрасных глазах, о, отважная принцесса, я готов сложить к вашим ногам весь свой жизненный опыт, (эти два слова были перечёркнуты), всю свою славу, всю свою жизнь, и всё своё состояние. Дозвольте чаще встречаться с Вами, поверьте, мне пытка видеть вас только мельком пару раз за луну! Даже доля фазана кажется мне счастливой — ибо он, разлучается со своей любовью только на одну ночь, а я — на четырнадцать! Считаю себя недостойным вашего внимания, и не подписываюсь, ибо не хочу, чтобы вы чувствовали себя виноватой при наших последующих встречах. Однако, если эти недостойные строчки, задели хоть чуточку струны вашей души, и вы согласны ответить на них взаимностью, подайте какой-нибудь ясно видимый знак до окончания праздника, и я открою вам своё имя. До тех пор остаюсь Неизвестным».

Мацуко сама не заметила, как зарделась, читая эту записку. На белой стороне ничего не было, только тёмная полоса туши для секретности, а вот внутри, рядом со столбцами иероглифов, после внимательного перечитывания, она заметила лёгкие пометки, свидетельствующие, что Неизвестный сначала хотел написать танку, но потом сбился со счёта слогов и переделал послание в прозу.

Как она не таилась, её возня с бумагой привлекла внимание матери.

— О! — сказала та, читая письмо через её плечо: — Да ты набираешь поклонников.

Первым порывом было спрятать послание, но, трезво подумав, она передала его маме.

— Дорогая бумага, — заметила императрица, беря письмо в руки: — Один этот листик стоит годового дохода небольшой деревни. А светящаяся тушь с возбуждающим ароматом — наверное, раза в три больше. Так что поклонники у тебя далеко не бедняки.

— С возбуждающим ароматом?

— Ну да. Неужели ты о такой не слышала? Спроси у своей обезьянки — это сорт даже называется: «кровь суккуба». Делают так: пишут какой-нибудь дурочке письмо — неважно о чём, лишь бы пожирней были линии, и посылают тайком, специально рассчитывая, чтобы читала в одиночестве. Или ещё лучше — положит себе под изголовье. Полчаса подышать ими — и хоть сам Кацураги приходи, хоть полк солдат — всех примет, — в продолжение всей тирады мать убедительно кивала головой в такт собственным словам, а потом, увидев выражение сосредоточенного внимания и подозрительности на лице дочери, громко рассмеялась, прикрыв рот веером:

— Поверила! Шучу я, шучу. Нет таких чернил, просто графоманство какого-то опального карьериста (Мацуко облегчённо вздохнула). Будь осторожней, дочка. Я, может быть, уже и старуха, но слишком дешев ныне стал изысканный слог, и он теперь по карману даже негодяям! — и так же, тайком, вернула листок дочери.

Третья Принцесса раздосадовано скомкала его, под столом, одними пальцами — чтобы не выдать себя движением, и с интересом обвела взглядом сидящих за столом. Если в письме было: «вижу близко твои глаза», значит, автор сидел где-то рядом?!

Вся родословная семьи была в оттенках кожи сидящих гостей: оранжевая кожа — клан Явара, более грязно-желтый оттенок — Цукимура, (хоть никто и не носил это имя, зато носили следы родства), алый нежного оттенка — Хакамада, родственники Мамору — они выделялись тем, что сидели подальше от её матери. Сегодня не хватало только белого, цвета рода Императрицы Ритто, но после смерти деда Боданжало, дядя Даисей не мог приезжать на каждый праздник, а дядя Осир, как далай-лама, запрещал звать себя «дядей», и проводил собственную церемонию встречи Нового Года в Лхасе.

Глаза... глаза были ещё разнообразнее, всех возможных оттенков, от белых отца, до темных Правого Министра, от красных асона Кариямы до зелёных самой Мацуко. (А обладатели желтых — цвета предательства, не допускались под царственные очи). Всех возможных разрезов: узкие — степняков, округлые — горцев, прищуренные — южан.

Напротив принцессы как раз сидел Удайдзин Кин — прославленный пират в прошлом, даже свою фамилию требовавший произносить как «Ким», согласно правилам языка пиратов. Какое-то мгновение она даже думала на него, но сразу же отбросила эту мысль — во-первых, Золотой Министр был ровесником её отца, а во-вторых — нужна ему какая-то принцесса!

Удайдзин по-своему понял ищущий взгляд девушки, и, испросив разрешения, объявил на весь стол: