На придомовой территории стояла старая оранжерея, которую я переделал в отдельное бунгало с собственным садом и поселил туда бабулю. Ее второй муж Хорэс умер, и мне не хотелось, чтобы на восьмом десятке она оставалась одна. В этом домике она прожила до самой смерти в 1995 году. На мой взгляд, это и есть связь поколений: я родился в ее доме, она умерла в моем. Но жила она очень обособленно. Бабушка всегда была независимой дамой, и я не вторгался в ее пространство. Она занималась своими делами, общалась с друзьями. Я часто заглядывал к ней повидаться, но старался отгородить ее от безумия моей собственной жизни. По-моему, она была счастлива там, по крайней мере с огромным удовольствием копалась в саду. И очень редко выбиралась за границы своей территории – на моей памяти такое случилось, когда ко мне на обед приехала королева-мать. Мы познакомились дома у Брайана Форбса и сразу расположились друг к другу; вскоре я получил приглашение пообедать у нее в Роял Лодж[149]. Там она развлекалась от души – после еды заставила танцевать с ней под ее любимую музыку. Как оказалось, это ирландская застольная песня Slattery’s Mounted Fut: думаю, Вэл Дуникан[150] исполнял одну из ее версий.

Пережив такой фантастический опыт – танец с королевой-матерью под музыку подвыпивших ирландцев, – я счел приемлемым пригласить ее на обед. Она упоминала, что дружила с семьей, жившей в «Вудсайде» до войны, вот я и подумал, что ей будет интересно снова посмотреть на дом. Приглашение она приняла. Я решил устроить бабушке сюрприз и не предупредил о визите такой гостьи. Просто позвал ее:

– Бабуля, иди к нам, здесь кое-кто хочет с тобой познакомиться.

К сожалению, бабулю сюрприз не обрадовал. Когда королева-мать отбыла, она набросилась на меня:

– И как же ты мог так со мной поступить? Стоять перед королевой-матерью в резиновых сапогах и чертовых садовых перчатках! Позорище! Не смей выкидывать такие штуки!

Я нанял персонал для работы в доме. Парень по имени Боб Хэлли сначала был моим личным водителем, а его жена Перл вела хозяйство. Чудесная женщина, но, как выяснилось, она вообще не умела готовить. Еще у меня были две уборщицы и персональный помощник Энди Хилл, сын землевладельца и хозяина того самого паба в Нортвуд Хиллз, где подростком я играл на фортепиано. Энди я нанял в основном потому, что увлекся им; когда увлечение прошло, стало ясно, что для этой работы он не подходит. Жизнь постоянно преподавала мне такие уроки. В конце концов, персональным помощником я сделал Боба Хэлли.

Я вызвал маму и поручил ей управлять домашними делами. И быстро понял, что это ошибка. Она превосходно вела бухгалтерию, но держала народ в ежовых рукавицах. Ее характер изменился. Она по-прежнему счастливо жила с Дерфом, но, не знаю уж почему, вернулась в то состояние, в каком находилась до их встречи: со всеми ссорилась, скандалила, устраивала истерики. И все ее раздражало. Я надеялся, мы снова сблизимся, как в Фроум Корт в начале нашего сотрудничества с Берни. Но нет. Радость, которую ей принес мой ранний успех, как будто иссякла на корню. Она ненавидела все, что я делаю, и постоянно высказывала недовольство – моей одеждой, моими друзьями, музыкой, которую я сочинял. Мы ссорились из-за денег. Я понимал, что она пережила войну, бедность, распределиловку, и философия «не трать лишнего, не желай многого» укоренилась глубоко в ее душе. Но, как вы уже поняли, мое отношение к деньгам было совершенно противоположным. Мне надоело отчитываться перед ней за каждую покупку, ссориться из-за каждого сделанного кому-то подарка. Она ограничивала мою свободу, казалось, от нее никуда не скрыться. Представьте: вы просыпаетесь после ночи любви, и первый человек, на кого натыкаетесь вы и ваше новое увлечение, – ваша мать. Она размахивает у вас перед носом каким-то чеком и кричит: «С какой это стати ты отвалил столько денег за платье для Кики Ди?» Безумие. И уж точно не способствует утренней любовной неге. Что еще хуже, она отвратительно обходилась с персоналом, относилась к ним как к отбросам, будто она дама-домовладелица, а они – ее покорные рабы. Мне каждый раз приходилось улаживать ситуацию после того, как она устраивала кому-нибудь взбучку. В конце концов наше с ней совместное существование стало просто невыносимым. Они с Дерфом переехали на южное побережье, и мы все вздохнули с облегчением.

Однажды воскресным утром я лежал один в постели, изредка поглядывая на экран включенного телевизора. Внезапно мое внимание привлек парень с ярко-оранжевыми волосами – он всячески ругал Рода Стюарта и назвал его в том числе «бесполезным старым козлом». Я сразу навострил уши: кто-то там нападает на Рода, такое нельзя пропустить! Парня звали Джонни Роттен, одет он был в нечто неописуемое и показался мне забавным – нечто среднее между ершистым юношей и стервозным старым трансвеститом с едким юмором и умными злыми шутками. Передача была о развитии панковского движения в Лондоне, а вела ее женщина по имени Джанет Стрит-Портер. Мне понравилась ее дерзкая напористость. Джонни Роттен, как оказалось, ненавидел не только Рода, но вообще все – я не сомневался, что и меня он считает бесполезным старым козлом. Я велел себе не забыть отзвониться Роду чуть позже – только чтобы увериться, что он в курсе дела. «Привет, Филлис, ты сегодня утром смотрела телик? Там выступала новая группа, «Секс Пистолз», и ты не поверишь – один из них назвал тебя бесполезным старым козлом! Именно так и сказал: бесполезный старый козел. Ужас, правда? А ведь тебе всего тридцать два. Представляю, как тебе неприятно».

Меня, впрочем, вообще не волновало, что обо мне думают панки. Как музыкальный стиль, панк мне нравился – его энергетика, внешние проявления, мировосприятие. И еще меня порадовало, что мой старый друг Марк Болан немедленно объявил, будто это он изобрел панк еще двадцать лет назад – высказывание вполне в духе Марка. Конечно, панковское движение меня нимало не шокировало – в пятидесятые я лично наблюдал скандалы вокруг рок-н-ролла, так что у меня выработалась невосприимчивость к общественному негодованию по поводу музыки. Я не чувствовал себя ущемленным или пережитком прошлого; вряд ли поклонники Элтона Джона стали бы публично сжигать свои альбомы Captain Fantastic, а затем чествовать панк-группу The Lurkers. Но даже если б такое и случилось? Все равно мы с панками не конкуренты. Хотя The Clash, Buzzcocks и Siouxsie And The Banshees[151], на мой взгляд, были фантастическими группами. И Джанет Стрит-Портер я счел фантастической дамой. В тот же день после телепередачи меня связали с ней по телефону, я пригласил ее на обед, и с тех пор мы – близкие друзья.

Панковское движение не затрагивало меня лично, но это был знак происходящих вокруг перемен. Еще один знак. Многое менялось. Я прекратил сотрудничество с Диком Джеймсом и DJM. Контракт с ними у меня закончился после выхода Rock of the Westies. По договору, они имели право выпустить еще один живой альбом – Here and There, – который я ненавидел, потому что он был составлен из старых записей, сделанных с 1972 по 1974 год, и выпущен только ради прибыли. На этом наши отношения с DJM прекратились, дальше я работал только с собственным лейблом «Рокет». Джон Рид постоянно нашептывал мне, что Дик годами нас обворовывал. По мнению Джона, контракт, подписанный еще в шестидесятые, составлен явно не в нашу пользу; процент от сборов и продаж, который мы по нему получали, очень низок; и та часть договора, где говорится о наших процентах с прибыли от гастролей за рубежом, составлена непонятно и скользко. После того как DJM, его руководители и их зарубежные партнеры забирали свою долю, нам с Берни оставалось всего пятнадцать фунтов с каждых ста. В шестидесятые годы это была обычная практика, но все понимали, что она грабительская. Все это привело к судебным разборкам в середине восьмидесятых, и мы тогда выиграли дело. Я чувствовал себя отвратительно, потому что очень хорошо относился к Дику; лично о нем я никогда не скажу ни единого дурного слова. Тем не менее я понимал, что индустрия должна пересмотреть коммерческие взаимоотношения с артистами. Вскоре после суда у Дика случился инфаркт, которого он не пережил; его сын Стив обвинил меня в смерти отца. Все это было мерзко и грустно. Никогда не думал, что наши отношения с Диком закончатся так ужасно.