И она замолкла. Потому что прямо перед ней раскинулся пустырь, а в самом его центре – три мертвых человека в до боли знакомых скафандрах, знакомых, потому что троица носила как раз такие. Скафандры на скелетах. Одни кости остались – и все же кое-какие знакомые черты еще угадывались. Зелень облепила нечеткие контуры одного из черепов – чья форма была как-то более податлива, чьи черты растворились в личине-маске, вылепленной из мертвого лишайника.

Ею овладела ярость при виде этих трех тел. Ярость – но также и любовь.

– Почему ты не сказал нам?

– Может, на сей раз вы бы преуспели, – промолвил Лис.

– Но ты же знал, что так не будет. Ты поспособствовал нашему провалу.

На это Лис ничего не ответил.

– Значит, мы уже потерпели неудачу, – сказала Грейсон.

– Не вы. Не совсем вы.

Грейсон не могла отрицать – они мирно покоились на ложе из пустынных цветов и трав. Цветы и травы кое-где произрастали прямо из их шлемов.

Мертвая она.

Мертвая Мосс.

Мертвый Чэнь.

– Что бы мы ни рассказали вам, это бы ничего не изменило, – произнес Лис. – Совсем ничего.

– Ты – точно такое же чудовище, как и все остальные, – сказала Грейсон.

v.4.0 Прыть, скорость. Синий Лис пролился дождем. Обратился взрывом вовнутрь. Обратился взрывом вовне. Воздуха не было. Значит, без шлема и дышать не выйдет. И горел в ее глазах огонь, причитающийся ее глазам. И были мысли, что захлестывали ее, уничтожая все, что она будто бы знала, все, во что будто бы верила. Захлестывали – и подгоняли к чему-то следующему.

v.5.0 Адское ничто завихрялось и расцветало, и лисья морда озаряла все ее бытие, точно солнце, а весь остальной мир был пуст; и раздался Голос, который она впоследствии забудет, и изрек Слово. И все, что она могла сделать – пасть на колени, повергнуться пред подобным натиском. А Лис парил в вышине, являя ей всю свою суть. Раскрывая всего себя.

Она громко вскрикнула от этого чуда, от страха перед ним, от благоговения и ужаса, и Лис, если бы захотел, мог бы повергнуть ее в это одномоментное состояние навечно. Она бы так и стояла на коленях, с раскрытым ртом, в то время как все, что не было ею, что она не могла себе представить, пронзало ее тело, допрашивало его и делало из него сосуд для божественного синего пламени.

Вы сделали достаточно, и теперь вам конец.

Как она могла противостоять этой яростной силе? Как она могла не подчиниться?

v.6.0 Вселенная раскинулась перед ней, над ней, внутри нее, и Лис сделался в этой Вселенной компасом, картой, проводником.

Чуждое присутствие покинуло ее. Ужасающая синяя звезда закатилась.

Теперь понимаешь? Теперь видишь?

Но у Грейсон ответа не было, она вообще ничего не могла сказать.

Так видишь ли?

Она не помнила. И забыть не могла. Она узрела участь Синего Лиса – во всей ее жестокости. Узрела, что он откажется от столь многого. Что в конце концов Синий Лис не должен будет заботиться о своей собственной жизни. Эта любовь должна быть непреклонной. Любовь должна быть жестокой. Любовь не должна сдаваться. Иначе любовь ничего не значила, ничего не могла сделать.

Пламенеющий нимб Синего Лиса.

Дрейфующая вспышка над пустыней, освещающая ей путь в темноте.

Тяжесть, которая была теплой, плотной и свирепой.

Но когда она подняла голову, Синего Лиса уже не было. Остались только она сама и ее последние припасы, и она смутно помнила, что повстречала этого удивительного зверя.

Так много путей.

По нестриженой траве.

По хорошо протоптанной тропинке.

Вниз, в туннель под мостом.

Там, где когда-то протекала река. Там, где когда-то был лес. Она могла видеть все это. Все это – было.

Отдохни тогда. Отдохни. Ей показалось, что синий призрак нашептал ей эти слова на ухо. Под луной. А потом возвращайся к нам.

Но она не могла.

v.7.0 Где-то в Городе резвились остальные лисы. Учились. Утка все еще стояла на страже. Левиафан неуклюже ковылял меж прудов. Она помчалась в пустыню. Слепая. Не подозревающая. Безрассудная. Лишенная здравого смысла. Не в силах в этот момент прийти в себя. Трое мертвых астронавтов – позади нее.

Ее разум будет пуст, сказал ей Лис. К тому времени, когда мертвый астронавт вспомнит о «Грейсон», она уж далече забредет в пустыню. Город исчезнет. Город станет миражом в недрах ее головы, все менее отчетливым, все более тусклым.

Забавно. Как все изменилось так быстро. Она могла бы продолжать идти, но только если бы направилась прочь от того места, где ее оставила Мосс.

Берег манил к себе. Может быть, там была Мосс. Еще одна Мосс. Но на этот раз она и пальцем не пошевелит, чтобы привлечь Мосс к своим планам. Теперь они будут игнорировать мир. Скрываться от него так долго, как только у них получится.

– Не знаешь, будет ли этого достаточно? В конце концов? – спросила у Лиса мертвая астронавтка.

Лис с любопытством воззрился на нее. Как будто смотрел на что-то абсолютно незнакомое и пытался это как-то опознать.

– Мы не такие, как ты. Мы не будем такими, как ты.

Мертвая астронавтка уронила пистолет на песок.

– Если мы умрем – значит, умрем, и точка.

Она ослабила ремни своего рюкзака, позволив ему упасть на песок.

– Но в своей смерти мы будем счастливы. Мы уйдем легко.

От семян в ее кармане больше не было никакого проку, и она тоже позволила им упасть.

Все эти бесполезные вещи. Слагаемые замысла. Грандиозного – ну или хоть какого-нибудь в принципе.

Она ушла в пустыню. Не оглядываясь назад. Под сиянием звездным, под движеньем планет, под сенью разверстого ночного неба. Звезды, планеты – сокровенные координаты сокровенных мест назначения. Такие крошечные трещинки, в самом деле, и все же – они растут.

Тогда она не знала, была ли это проблема с ее глазом – или с миром.

Сколько времени потребуется, чтобы достичь конца? Грейсон не знала.

Долгое время гигантская рыба не понимала, что стала другой. Долгое время после этого Растлитель обходил пруды-отстойники, ничем вроде бы и не отличаясь от себя прежнего. Разве что какое-то продолжительное намерение цеплялось за его сверкающую чешую, дразнящую попеременными вспышками из рыхлой ткани, что почти целиком состояла из грубо сросшихся белых шрамов.

На закате дня сокровенный сумрак заставлял Растлителя светиться глубоким насыщенно-зеленым светом. Обходил он недолгим дозором владенья свои – пруды-отстойники, и уставился в зеркальную гладь одного из прудов, и воззрился на себя самого – и свет погас. Как будто кто-то понял, что выдал себя, и погасил свет, чтобы сокрыться во мраке. Выдавать себя нельзя.