равно не так круто, как уметь исчезать, например. А ты оттуда что-нибудь взять можешь? Украсть, вот.

Алесь покачал головой.

– Но, как в игре, можешь типа подкрасться к кому-то сзади и горло перерезать? Стеллс типа.

– Это могу, наверное. Я не пробовал.

Мы закурили еще по одной. Алесь сказал:

– Я люблю нюхать клей. Тогда я тоже очень легкий.

– О, у меня друг любил тоже. Но он это делал от скуки, от пресности всего. Мне не особо зашло. А у вас там в Хойниках были двухголовые звери?

– Я не видел, но соседи баяли. Я про животных помню, что они все были какие-то сонные, вялые. Уезжаешь в Минск – там и собаки другие, и кошки. Веселые, нормальные. Вообще-то радиация – это скучно и грустно.

Он почесал нос, сказал:

– Но так-то бывало очень красиво. Я отрывки сейчас помню, хотя я сознательным уже был и взрослым, когда мы уехали. Помню, знаешь, такие леса, все в них, пышные, поля огромные, до горизонта, а над ними клин журавлей, и тишина такая. Ну это не в Хойниках, ты ж понимаешь. Это за ними. В ту сторону.

Слово «ту» Алесь как-то с особенным значением выделил, надавил на него.

– А вообще-то холодно будет, – добавил он каким-то совсем другим тоном. – Сегодня на пляже ночь не поспишь. Пойдем на теплотрассу. Там у нас свое место есть, никто не гонит.

– Чокнутых до хуя небось.

– Ну, прилично.

– Извини.

– Да ничего. Есть взрослые, короче, но они нас не трогают – у нас брать нечего. Это первое правило, делай так, чтобы у тебя брать было нечего, а все ценное прячь. Да и проблемы у них свои, если уж на то пошло. У кого трубы горят, кто болеет. Не до нас. Все равно им лучше не попадаться, не доставать. Но ты не бойся.

Он вдруг улыбнулся.

– Иногда даже жалеют. Принесут еды или чего там. Выпить.

– Прикольно. Мне если таблеток каких-то дадут зашибенных, я с вами поделюсь. Я вообще благодарен очень.

Я лег, поглядел, как небо кружится, а песок мне так спину холодил.

– Слушай, – спросил я. – А Мэрвин чего?

– Да долго еще не проснется. К вечеру только растолкаем, а еще поесть надо. Ты тоже поищи.

И он стал мне объяснять про еду, про то, как ее добывать. Значит так, если можешь съесть что-то – съешь. Забытая картошка фри или полпакетика чипсов, все идет в дело. Задача в том, чтобы к вечеру быть как можно менее голодным, чтобы все подмечать, типа включить инстинкты, быть собирателем. Если вынудит жизнь и представится случай, можно воровать и попрошайничать, но осторожно.

Чем больше легальной, забытой, заброшенной еды достанешь, тем меньше шанс, что запалишься и прогоришь. Каждая кража в магазине – лишний риск, если у тебя нет родителей, никто тебя не защитит, покатишься в приют, а оттуда, может, даже обратно, откуда ты там прибыл.

Короче, если по-простому, то еду лучше всего было подбирать, если уж день откровенно неудачный – тогда попрошайничать, но это тоже риск, не стоит привлекать внимания. В крайнем случае и очень осторожно можно воровать.

Вот такая штука: живя на улице, я воровал намного меньше, чем будучи при папашке.

– Телефоном не свети, – сказал Алесь, набирая что-то на стареньком «Сименсе». – Украдут.

Он помолчал и добавил резонно:

– Я же свой украл.

– Справедливо, конечно. – Я поглядел на Мэрвина, пнул его легонько. – Ну, бывай, брат.

Он и не шелохнулся.

– Живой он, – сказал Алесь. – Живой.

Тренькнул мобильный, мне пришла смс-ка.

– Ее адрес, – пояснил Алесь. – Ширли, запомни. Ширли Кертис. Вечером тебе напишу, как мы встретимся.

Я поглядел на спящую Марину, бутон еще одной жизни у нее внутри, ее пот, мятная жвачка – так от нее пахло славно.

– А Марина чья девушка?

– Не знаю. Я об этом не думал. Слушай, а крысы все в язвах ходят?

Взгляд его скользнул по моей руке.

– Не-а. Это просто я болею. Не знаю, от чего. Не по-крысиному.

Нам обоим стало неловко, пора было прощаться, а мы типа вчера познакомились только, не было у нас той фамильярности, чтобы спокойно разойтись.

– Ну, удачи тебе, – сказал я. – Всего самого наилучшего. Вечером увидимся.

– Да, до вечера. Если будут проблемы, то ты звони.

– Не, ну пока единственная моя проблема – сотрясение мозга. Я удивлюсь, если их прибавится.

Я глянул на свою красно-черную фенечку, улыбнулся.

– Мне обещали, что проблем больше не будет.

В общем, я от них ушел, переступил через Мэрвина, прошел мимо Марины с Андрейкой, а потом долго брел по прохладному, пустынному пляжу. Денег у меня не было, и я долго искал монетки, чтобы купить билет на автобус.

Меня больше не мутило, но и есть не хотелось, я просто шел вперед, пока не уперся в пирс. Колесо обозрения было пустое, и никакой тебе подсветки – обнаженные спицы. Над пирсом заливались криками голодные чайки. Какой-то мекс сметал песок с надстройки, на которой стоял этот маленький парк развлечений. Сметал прямо в океан. Он мне почему-то понравился, хотя я даже не рассмотрел, есть ли у него усы, а это в мексах самое прикольное.

– Доброе утро!

Он лениво помахал мне рукой, потом отошел к пирсу выкурить сигарету и стал напоминать образ на какой-то импрессионистской картине – скупой, нереалистичный.

Денег я все-таки наскреб, на пляже монетки частенько выпадали у людей из карманов – спасибо волейболу и другим активным играм. В автобусе меня снова замутило – от характерного бензинового запаха. Со мной тряслись пьяненькие девчонки, обе брюнетки с красными прядями, готичные, конечно, но смеялись они очень весело. Дремал какой-то располневший мужик, иногда раздраженно хмурил брови, но окончательно не просыпался. А в общем-то и все. Семь тридцать утра выходного дня, мы больше никого не ждем.

Опять хотелось покурить. Я думал об этой Ширли, какая она будет, смогу ли я ей доверять, красивая она или нет? Студенточка.

Самое отвратное – я скучал по отцу. Иногда я месяцами его не видел, дело было не в разлуке, а в чем-то еще. Я скучал по отцу, которого уже не существовало в моем местном времени да пространстве. По отцу, который никогда не пытался меня убить.

Проехали очередную остановку, на которой стояла мамка. Она меня и взглядом не проводила, но я знал – присматривает.

Ширли не так уж далеко жила, можно было и пройтись, но я боялся потеряться.

Вот скажет мне, к примеру, что я не жилец. Вот скажет мне еще, что