больничку? На ее хитром личике залегла тень такой печали, вины. И я сказал:

– Я, может, расписал слишком. Драма. Трагедия.

Но я не преувеличивал силу удара. Обычного человека он мог и убить, все так. Сделать инвалидом уж точно. Ну как мне было ей объяснить, что я на свет родился, чтобы терпеть, чтобы такие нагрузки выдерживать, от которых все умирают, всем плохо. Что я крепкий, и это сделано, чтобы я долго умирал.

Что я – расходный материал, как мой отец, и отец моего отца. Как мать моя, и ее мать. Короче, что я прочнее, чем она думает, и нечего за меня волноваться.

Была и вторая правда – еще один папашкин удар убил бы и меня. Эти две правды, они во мне сплетались, сочетались, и мне от них было отстойно, но я держал их при себе. Нечего было Ширли этим голову забивать.

Ничего мне не сделается, красавица, с меня и кожа клоками слезать будет, а все придется лямку тянуть.

Ширли налила себе еще кофе, спросила, не против ли я, если она закурит, а мне сигарету не дала. Курить при ней я как-то не решился.

– Ты уверен, что чувствуешь себя сносно?

– Более чем. Я таблеточек попью.

– Если тебе будет плохо, ты мне напишешь? Ты отправишься в больницу?

– Конечно, я себе не враг.

Говорили мы еще о всяком, она про Россию много спрашивала, про талоны да атомные реакторы, и я смеялся. Хорошо вообще-то время провели. Она меня накормила до отвалу – мини-пиццами и греческим салатом, и мы уже ели тортик, когда Ширли вдруг сказала:

– Когда ты говорил про Грецию, мне вспомнилось. Мы в университете ставили спектакль. «Федра». Трагедия как раз.

– На самом деле, если по Еврипиду, то трагедия называется «Ипполит». Но вы наверняка Расина ставили.

– Ну да, неважно. Важно, что я оттуда узнала об Афродите. Я всегда думала, что она – добрая богиня. Что любовь – это хорошо. А там за то, что юноша считал любовь блажью, он поплатился жизнью. Оказалось, Афродита мстительная, могущественная, темная. Меня тогда пора-зило, какой это мрачный образ.

– Ага, она стремная вообще-то. Ты вот про пену морскую знаешь? Что это за пена вообще? Когда Кроноса того…ну этого…

Я потер нос.

– Короче, когда ему все там отрезали, из крови его богини мести родились, эринии, а от, ну, в общем, от его другого – Афродита. Оно в море упало, и это и была пена, из которой она, значит…

Из которой изъял Боттиччели туберкулезную свою Венеру, короче.

– Из чего?

– Из того.

Я весь покраснел, резко рот закрыл. Ну не мог я при даме слово «сперма» сказать, мне так стыдно стало, но вокруг нас было жарко, и я подумал: если целовать, то только сейчас.

И вот Ладка мне не давала, хотя целовались мы дико, чуть не ели друг друга, а Ширли как-то только чуть рот приоткрыла, беззащитно даже, но я сразу понял – даст. А она взрослая была, эротическая, блин, мечта. Все в одном – шлюха и девственница. Короче, я был в восторге, и все такое.

О первой своей женщине говорить всегда стыдно, потому что ебаться-то сразу умеешь, а трахаться надо учиться.

Сначала все было очень естественно, а потом она пошла за презервативом, и я как-то растерялся. Я знал, что ей сегодня не опасно, и еще неделю опасно не будет, но объяснять это было долго, и я сидел, со стояком, весь красный, думая, что лучше бы сказал слово «сперма» и не целовал ее вместо этого, и пили бы мы дальше чай.

А она пришла и сняла свой фиолетовый топик.

Короче, я собой не горжусь, но ей вроде все понравилось. Она была такая хорошенькая, и мне всю ее хотелось вылизать, чтобы она мной пахла.

Потом мы с ней лежали на полу, и я смотрел на клубочки пыли, которых не заметил сразу, они собрались у плиты.

– Тебе было хорошо? – спросил я. Ну а что еще спросить? Или это девчонки спрашивают?

– Да, Борис. – Она улыбнулась, и в этот момент показалась мне лет на десять старше, чем когда я увидел ее впервые. – Ты очень красивый. У тебя, наверное, много было девчонок?

– Да вообще-то немного. У нас мало девчонок в целом было. Но одну я любил, а она мне сердце разбила.

– Зря разбила.

– Вот и я говорю.

Я ее после всего не решился поцеловать, так и не поцеловал больше никогда, а надо было. В любом случае – доброго ей здоровья, и чтобы жила она долго-долго, прекрасная у нее душа, пусть подольше людям светит.

Ну и нравились ей молодые грязные мальчики, ну и любила с ними трахаться прямо на полу, а ведь сколько она мне хорошего сделала – вылечила и полюбила, накормила, помыться дала.

Хорошо вообще, что люди трахаться любят.

Я после всего так засмущался, засобирался быстро.

– Ну, пора мне.

– Уже? Ты уверен, что не хочешь поспать?

– Не-а. Пора-пора-пора. У меня дела.

– Обязательно звони мне, если будешь плохо себя чувствовать. У тебя сейчас голова не кружится?

Тут щеки у меня так вспыхнули, что я прижал к ним холодные ладони.

– От тебя только. Ну, пока.

На прощание сунула мне двадцатку.

– Это не то, что ты думаешь. Просто купи себе и своим друзьям поесть, хорошо? Для меня это самое важное.

Ой, женщины такая тайна на самом деле, даже если носом чуешь, что у них там внутри, в темноте происходит – все равно тайна.

А весь оставшийся день я бродил по Санта-Монике, обоссал все подворотни из-за таблеток этих дурацких и думал, что я теперь мужик. Ого, у меня все было. Я стал другим или нет? Что во мне изменилось?

Чувствовал я себя увереннее, это факт. Ходил такой важный, и не скажешь по мне, что бездомный теперь. Будто я ее трахнул и весь мир с ней вместе. Мэрвину написал смс-ку:

«Тебя Ширли Кертис ебала?»

Он ответил только через несколько часов.

«Ебала, не обольщайся. Кстати, держись сегодня подальше от воды, зато у тебя отличный день для крупных денежных вложений».

Вот и я так рассудил, поэтому всю двадцатку на еду спустил, купил и вкусного, и молоко с булочками, и даже котлеты для бургеров. Уж я не думал, где мы их пожарим, а оказалось, что пожарили на трубе теплотрассы, и вышло очень вкусно.

Жили мы в тесном бетонном помещении, среди труб, там всегда было жарко, пахло горячим металлом и