вора возмущенно,

глухого учит жить немой,

галдят слепые восхищенно,

как ловко бегает хромой.

Кто ярой ненавистью пышет,

о людях судя зло и резко —

пусть аккуратно очень дышит,

поскольку злоба пахнет мерзко.

Нас много лет употребляли,

а мы, по слабости и мелкости,

послушно гнулись, но страдали

от комплекса неполноцелкости.

В нас никакой избыток знаний,

покров очков-носков-перчаток

не скроет легкий обезьяний

в лице и мыслях отпечаток.

Все доступные семечки лузгая,

равнодушна, глуха и слепа,

в парках жизни под легкую музыку

одинокая бродит толпа.

Владеть гавном — не сложный труд

и не высокая отрада:

гавно лишь давят или мнут,

а сталь — и жечь и резать надо.

Еще вчера сей мелкий клоп

был насекомым, кровь сосущим,

а ныне — видный филантроп

и помогает неимущим.

Бес маячит рядом тенью тощей,

если видит умного мужчину:

умного мужчину много проще

даром соблазнить на бесовщину.

Загадочно в России бродят дрожжи,

все связи стали хрупки или ржавы,

а те, кто жаждет взять бразды и вожжи,

страдают недержанием державы.

По дряхлости скончался своевременно

режим, из жизни сделавший надгробие;

российская толпа теперь беременна

мечтой родить себе его подобие.

В раскаленной скрытой давке

увлекаясь жизни пиром,

лестно маленькой пиявке

слыть и выглядеть вампиром.

Видимо, в силу породы,

ибо всегда не со зла

курица русской свободы

тухлые яйца несла.

От ветра хлынувшей свободы,

хотя колюч он и неласков,

томит соблазн пасти народы

всех пастухов и всех подпасков.

По воле здравого рассудка

кто дал себя употреблять —

гораздо чаще проститутка,

чем нерасчетливая блядь.

Россия ко всему, что в ней содеется,

и в будущем беспечно отнесется:

так дева, забеременев, надеется,

что все само собою рассосется.

Вокруг березовых осин

чертя узор хором воздушных,

всегда сколотит сукин сын

союз слепых и простодушных.

Живу я, свободы ревнитель,

весь век искушая свой фарт;

боюсь я, мой ангел-хранитель

однажды получит инфаркт.

Российская жива идея-фикс,

явились только новые в ней ноты,

поскольку дух России, темный сфинкс,

с загадок перешел на анекдоты.

Выплескивая песни, звуки, вздохи,

затворники, певцы и трубачи —

такие же участники эпохи,

как судьи, прокуроры, палачи.

Российской власти цвет и знать

так на свободе воскипели,

что стали с пылом продавать

все, что евреи не успели.

Этот трактор в обличье мужчины

тоже носит в себе благодать;

человек совершенней машины,

ибо сам себя может продать.

Кто сладко делает кулич,

принадлежит к особой касте,

и все умельцы брить и стричь

легко стригут при всякой власти.

Конечно, это горько и обидно,

однако долгой жизни под конец

мне стало совершенно очевидно,

что люди происходят от овец.

Смотреть на мир наш объективно,

как бы из дальней горной рощи —

хотя не менее противно,

но безболезненней и проще.

Надеюсь я коллег не раню,

сказав о нашей безнадежности,

поскольку Пушкин слушал няню,

а мы — подонков разной сложности.

Наш век настолько прихотливо

свернул обычный ход истории,

что, очевидно, музу Клио

потрахал бес фантасмагории.

Возложить о России заботу

всей России на Бога охота,

чтоб оставить на Бога работу

из болота тащить бегемота.

Все споры вспыхнули опять

и вновь текут, кипя напрасно;

умом Россию не понять,

а чем понять — опять не ясно.

Наших будней мелкие мытарства,

прихоти и крахи своеволия —

горше, чем печали государства,

а цивилизации — тем более.

Хоть очень разны наши страсти,

но сильно схожи ожидания,

и вождь того же ждет от власти,

что ждет любовник от свидания.

Когда кипят разбой и блядство

и бьются грязные с нечистыми,

я грустно думаю про братство,

воспетое идеалистами.

Опасностей, пожаров и буранов

забыть уже не может ветеран;

любимая услада ветеранов —

чесание давно заживших ран.

История бросками и рывками

эпохи вытрясает с потрохами,

и то, что затевало жить веками,

внезапно порастает лопухами.

Есть в речах политиков унылых

много и воды и аргументов,

только я никак понять не в силах,

чем кастраты лучше импотентов.

Всюду запах алчности неистов,

мечемся, на гонку век ухлопав;

о, как я люблю идеалистов,

олухов, растяп и остолопов!

За раздор со временем лихим

и за годы в лагере на нарах

долго сохраняется сухим

порох в наших перечницах старых.