больно и обидно.

ибо жизнь изношена до дыр

и сквозь них былое наше видно.

Я плавал в море, знаю сушу,

я видел свет и трогал тьму;

не грех уродует нам душу,

а вожделение к нему.

Размазни, разгильдяи, тетери —

безусловно любезны Творцу:

их уроны, утраты, потери

им на пользу идут и к лицу.

Нрав у Творца, конечно, крут,

но полон блага дух Господний,

и нас не он обрек на труд,

а педагог из преисподней.

Три фрукта варятся в компоте,

где плещет жизни кутерьма:

судьба души, фортуна плоти

и приключения ума.

Недюжинного юмора запас

использовав на замыслы лихие,

Бог вылепил Вселенную и нас

из хаоса, абсурда и стихии.

Я жил во тьме и мгле,

потом я к свету вышел;

нет рая на земле,

но рая нет и выше.

Живешь, покоем дорожа,

путь безупречен, прям и прост…

Под хвост попавшая вожжа

пускает все коту под хвост.

Мой разум точат будничные

хлопоты,

долги над головой густеют грозно,

а в душу тихо ангел шепчет: жопа ты,

что к этому относишься серьезно.

Я врос и вжился в роль балды,

а те, кто был меня умней,

едят червивые плоды

змеиной мудрости своей.

Чуя близость печальных

превратностей,

дух живой выцветает и вянет;

если ждать от судьбы неприятностей,

то судьба никогда не обманет.

Забавен наш пожизненный удел —

расписывать свой день и даже час,

как если бы теченье наших дел

действительно зависело от нас.

Хотя еще Творца не знаю лично,

но верю я, что есть и был такой:

все сделать так смешно и так трагично

возможно лишь божественной рукой.

Молитва и брань одновременно

в живое сплетаются слово,

высокое с низким беременно

все время одно от другого.

Под осень чуть не с каждого сука,

окрестности брезгливо озирая,

глядят на нас вороны свысока,

за труд и суету нас презирая.

Товарищ, верь: взойдет она,

и будет свет в небесной выси;

какое счастье, что луна

от человеков не зависит!

С азартом жить на свете так опасно,

любые так рискованны пути,

что понял я однажды очень ясно:

живым из этой жизни — не уйти.

Решит, конечно, высшая

инстанция —

куда я после смерти попаду,

но книги — безусловная квитанция

на личную в аду сковороду.

А жаль, что на моей печальной

тризне,

припомнив легкомыслие мое,

все станут говорить об оптимизме,

и молча буду слушать я вранье.

Струны натянувши на гитары,

чувствуя горенье и напор,

обо мне напишут мемуары

те, кого не видел я в упор.

Нам после смерти было б весело

поговорить о днях текущих,

но будем только мхом и плесенью

всего скорей мы в райских кущах.

УЛУЧШИТЬ ЧЕЛОВЕКА

НЕВОЗМОЖНО

И МЫ ВЕЛИКОЛЕПНЫ БЕЗНАДЕЖНО

Разбираться прилежно и слепо

в механизмах любви и вражды —

так же сложно и столь же нелепо,

как ходить по нужде без нужды.

В житейской озверелой суете

поскольку преуспеть не всем дано,

успеха добиваются лишь те,

кто, будучи младенцем, ел гавно.

По замыслу Бога порядок таков,

что теплится всякая живность,

и, если уменьшить число дураков,

у них возрастает активность.

Нет сильнее терзающей горести,

жарче муки и боли острей,

чем огонь угрызения совести;

и ничто не проходит быстрей.

Несобранный, рассеянный

и праздный,

газеты я с утра смотрю за чаем;

политика — предмет настолько

грязный

что мы ее прохвостам поручаем.

По дебрям прессы свежей

скитаться я устал;

век разума забрезжил,

но так и не настал.

А вы — твердя, что нам уроками

не служит прошлое, — не правы:

что раньше числилось пороками,

теперь — обыденные нравы.

Есть люди — едва к ним зайдя

на крыльцо,

я тут же прощаюсь легко:

в гостях — рубашонка, штаны и лицо,

а сам я — уже далеко.

Он душою и темен и нищ.

а игра его — светом лучится:

божий дар неожидан, как прыщ,

и на жопе он может случиться.

Случай неожиданен, как выстрел,

личность в этот миг видна до дна:

то, что из гранита выбьет искру,

выплеснет лишь брызги из гавна.

Что царь или вождь — это главный

злодей,

придумали низкие