– А где же Хамид-ага? – то и дело спрашивала матушка.

– Понимаешь, у Хамида нет постоянного расписания. Иногда приходится дежурить в типографии по ночам или вдруг вызовут в командировку.

В отличие от первой беременности на этот раз все шло благополучно, по плану. Кроме себя, полагаться мне было не на кого, и я тщательно все продумала и организовала. Я нисколько не нервничала, ни о чем не беспокоилась. Как я и предвидела, Хамида не оказалось дома и тогда, когда начались схватки, и о рождении ребенка он узнал с опозданием на два дня. Матушка уже не знала, что и думать.

– Какая нелепость! – приговаривала она. – У нас не было в обычае, чтобы муж сидел у постели роженицы, но как только ребенок родится, мужчина приходил на него поглядеть, проявить любовь и заботу о жене. А твой муж зашел чересчур далеко: ведет себя так, словно ничего и не замечает.

– Оставь, матушка! О чем ты переживаешь? Даже лучше, что его тут нет. У него тысяча и одна забота, тысяча и одно дело.

Сил и опыта у меня было намного больше, чем в первый раз, и хотя схватки с мучительной болью продлились много часов, сами роды прошли благополучно, и я все время оставалась в сознании. Странное чувство охватило меня, когда я услышала крик младенца.

– Поздравляю! – сказал врач. – Мальчик! Крепыш!

На этот раз не понадобилась отсрочка, чтобы ощутить себя матерью: я сразу же почувствовала материнскую любовь к новорожденному каждой клеточкой своего тела. В отличие от первого раза ничто в ребенке не казалось мне странным или непривычным. Я не пугалась, когда он плакал. Не впадала в панику от кашля или насморка, не досадовала, если он не спал по ночам. И он, в свою очередь, рос более спокойным и терпеливым, чем Сиамак. Как будто мое состояние во время родов передалось каждому из детей и превратилось в характер.

Выйдя из больницы, я сразу вернулась домой: так было удобнее для детей. Теперь мне предстояло заботиться о двух мальчиках с совершенно разными потребностями, и я немедля взялась также и за домашние дела. Я знала, что на Хамида могу не рассчитывать. У него наконец-то появилось самооправдание, которое он так долго искал: свалив вину на меня, он избавился от малейшего чувства долга перед нами. Более того, он вел себя так, словно это я перед ним в долгу. Ночи он почти всегда проводил вне дома, когда же возвращался, спал в другой комнате. Ни меня, ни детей он словно не замечал. Гордость запрещала мне чего-либо хотеть или ждать от мужа, тем более что я понимала: надеяться нет смысла.

Меня больше беспокоило поведение Сиамака. Не такой у него был характер, чтобы простить мне появление в нашей семье соперника. Когда я вошла в дом с младенцем на руках, он держался так, словно я совершила предательство. Не только не подбежал ко мне, как бывало, не вцепился в юбку, но удрал и спрятался за кроватью. Я передала малыша Фаати, а сама пошла за Сиамаком. Ласковыми словами и посулами я выманила его, взяла на руки, поцеловала и сказала, как сильно его люблю. Я вручила ему заранее купленную машинку и сказала, что это принес ему его маленький братик. Сиамак подозрительно осмотрел игрушку и нехотя согласился подойти, посмотреть на малыша.

Но все мои ухищрения ни к чему не привели. С каждым днем Сиамак становился все капризнее и сварливей. Хотя уже к двум годам речь у него была хорошо развита и он без труда объяснялся, теперь он почти перестал говорить, а если и пытался, то коверкал слова и путал их значения. Порой он даже мочился в штаны. Уже почти год мы обходились без подгузников, но теперь пришлось снова надевать их на него – силой.

Сиамак был так подавлен, так угнетен, что сердце мое изболелось за него. Хрупкие плечики трехлетнего ребенка сгорбились под бременем недетского горя. Я не знала, как быть. Педиатр советовал мне вовлечь Сиамака в уход за братишкой и не брать при нем младенца на руки. Но как этого избежать? Некому было развлекать Сиамака в то время, когда я кормила грудью, а что касается совместного ухода за малышом – Сиамак норовил причинить ему боль, а не приласкать. В одиночку я никак не могла заполнить образовавшуюся в его жизни пустоту. Мальчику был нужен отец.

Месяц прошел, а мы все еще не выбрали новорожденному имя. В очередной раз заглянув к нам, матушка сказала:

– Этот отец-бесхребетник когда-нибудь даст своему сыну имя? Сделай наконец хоть что-нибудь! Несчастное дитя… Люди праздники устраивают, когда нарекают детей, обращаются за советом, гадают, подбирая удачное имя, а вам обоим наплевать.

– Мы никуда не опоздали.

– Не опоздали? Мальчику вот-вот исполнится сорок дней! Надо же наконец дать ему имя! Или ты так и будешь называть его “малышом”?

– Я не называю его “малышом”.

– Как же ты его называешь?

– Саид! – вырвалось у меня.

Госпожа Парвин пронзительно глянула на меня. В глазах ее мелькнула тревога, проступили слезы. Матушка, ничего не заметив, ответила мне:

– Хорошее имя и неплохо сочетается с Сиамаком.

Час спустя, когда я в спальне кормила малыша, госпожа Парвин вошла, села подле меня и сказала:

– Не делай этого.

– Чего не делать?

– Не называй своего сына Саидом.

– Почему же? Разве это плохое имя?

– Не прикидывайся дурочкой. Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Зачем возвращаться к печальным воспоминаниям?

– Сама не знаю. Зато я смогу произнести в этом ледяном доме знакомое имя. Вы даже вообразить не можете, как я одинока, как нуждаюсь в любви. Будь в этом доме хоть малая капля любви, я бы давно забыла то имя.

– Если сделаешь так, каждый раз, окликая сына, будешь вспоминать Саида, и жить тебе станет еще труднее.

– Знаю.

– Так выбери другое имя.

Через несколько дней я воспользовалась моментом и обратилась к Хамиду:

– Не пора ли получить свидетельство о рождении? Надо бы дать ребенку имя. Ты подумал об этом?

– Разумеется. Его будут звать Рузбех.

Я знала, кто такой был Рузбех, и мне было все равно – герой он или изменник, ни в коем случае я не собиралась допустить, чтобы Хамид заставил меня назвать моего ребенка в его честь. У моего сына должно быть его собственное и только его имя, чтобы он стал самим собой.

– Ни за что! На этот раз не позволю тебе называть моего ребенка в честь тех, кому ты поклоняешься, Я хочу дать сыну такое имя, чтобы я радовалась каждый раз, когда его окликну, а не именем, которое всем напоминает о покойнике или о пытках.

– О покойнике? Рузбех был образцом самопожертвования и героического сопротивления.

– Рада за него. Но я не хочу, чтобы мой ребенок стал образцом самопожертвования и героического сопротивления. Пусть у него будет обычная, счастливая жизнь.

– Мещанка! Никакого понимания величия революции, никакого уважения к героям, мостившим нам путь к свободе! Только о себе и думаешь!