– Ради Аллаха, перестань! Слышать больше не могу твои заученные монологи. Да, я эгоистка и мещанка. Я думаю только о себе и о своих детях, потому что больше никому до нас нет дела. Ты-то на себя никаких забот о ребенке не берешь, почему же, как дошло до выбора имени, ты вдруг припомнил, что он и твой сын? Нет, на этот раз имя дам я. Его зовут Масуд.

Сиамаку исполнилось три года и четыре месяца, а Масуду восемь месяцев, когда Хамид вдруг пропал. Конечно, поначалу я не восприняла его отсутствие как исчезновение.

– Я поеду с друзьями в Резайе на пару недель, – предупредил он.

– Резайе? Зачем? – спросила я. – Наверное, ты по дороге заедешь в Тебриз повидать Монир?

– Нет! И никто не должен знать, куда я поехал.

– Твой отец заметит, что ты не выходишь на работу.

– Разумеется. Ему я сказал, что еду к собирателю старых книг, который хочет часть из них продать, а остальные переиздать. Я отпросился на десять дней. К тому времени придумаю еще какую-нибудь отговорку.

– То есть ты не знаешь, когда вернешься?

– Нет, и, пожалуйста, не вздумай суетиться. Если все получится, мы останемся надолго. Если нет, вернемся через неделю, а то и раньше.

– Что происходит? С кем ты едешь?

– Все тебе надо знать! Что за допрос?

– Извини, – сказала я. – Конечно же, нет надобности говорить мне, куда ты едешь. Кто я такая, чтобы интересоваться твоими планами?

– Право, тебе не на что тут обижаться, – сказал он. – И прошу тебя, не устраивай суматоху. Если кто-то спросит обо мне, скажи попросту, что я уехал по делам. С мамой веди себя так, чтобы она ни о чем не беспокоилась. Не заставляй ее тревожиться без причины.

Первые две-три недели его отсутствия прошли тихо и спокойно. Мы привыкли обходиться без Хамида, и для нас ничего не изменилось оттого, что он уехал. Он дал мне достаточно денег, чтобы прожить месяц, и у меня оставались кое-какие сбережения. Когда прошел месяц, его родители заволновались, но я успокаивала их и врала, будто получила от Хамида известия, будто он звонил и сказал, что у него все хорошо, но много работы и потому он задерживается, и так далее.

В начале июня внезапно нагрянула жара, и среди детей распространилась болезнь, похожая на холеру Как я ни старалась уберечь сыновей, они оба слегли. Как только я увидела, что у Масуда поднялась температура и болит живот, я даже не стала дожидаться, чтобы госпожа Парвин пришла и присмотрела за Сиамаком, а скорее повезла обоих детей к врачу. Он прописал лекарства, и мы вернулись домой, но среди ночи им стало хуже. Все лекарства, что я им давала, выходили обратно с рвотой, температура стремительно росла. Масуду приходилось тяжелее, он часто дышал, точно напуганный птенец, грудь и животик так и ходили ходуном. Сиамак вспотел, раскраснелся и все время просился в туалет. Я металась от одного к другому, купала их ножки в ледяной воде, клала мокрое полотенце каждому на лоб, но ничего не помогало. Я заметила, что у Масуда побелели и высохли губы, и припомнила напутствие врача:

– У детей обезвоживание наступает стремительно и может привести к смерти.

Внутренний голос подсказал мне: промедлю еще немного и потеряю детей. Я глянула на часы. Было около половины третьего. Я не знала, что делать. Мозг отказывался действовать. Я грызла ногти, слезы струились по моим щекам. Мои дети, любимые мои малыши, все, что у меня было в этом мире! Я должна их спасти, должна что-то сделать! Надо быть сильной! Кому звонить? Кому бы я ни позвонила, до нас добираться не близко, а время терять нельзя.

Я знала детскую больницу на проспекте Тахте-Джамшид. Я надела на обоих мальчиков подгузники, взяла все деньги, какие нашлись в доме, одной рукой подхватила Масуда, другой вела Сиамака – и так я отправилась в путь. Утицы были безлюдны. Бедняжка Сиамак, ослабевший, с высокой температурой, едва плелся. Я попыталась нести обоих, но мешала тяжелая сумка, которую я собрала в дорогу, и через каждые два шага я вынуждена была останавливаться и опускать Сиамака на землю. Несчастные дети – у них не осталось сил даже на то, чтобы плакать. Казалось, нам и до угла улицы не дойти. Сиамак был близок к обмороку, я тащила его за руку, он не ступал, а волок ноги по земле. В голове у меня вертелась одна только мысль: если с детьми что-то случится, я себя убью. Только об этом я и могла думать.

Возле нас остановилась машина. Ни сказав ни слова, я распахнула дверцу и забралась вместе с детьми на заднее сиденье. Выдавила из себя несколько слов:

– Детская больница. Тахте-Джамшид. Ради Аллаха, как можно скорее!

Водитель был достойный с виду мужчина. Он глянул на меня в зеркало и спросил:

– Что случилось?

– Днем они заболели. У обоих был понос. А сейчас стало намного хуже. Поднялась температура. Скорее, молю вас!

Сердце стучало, чуть не выскочило, я жадно ловила ртом воздух. Автомобиль несся по пустынным улицам.

– Почему вы одна? – спросил водитель. – Где ваш муж? Вы не сможете одна, без него, поместить детей в больницу.

– Смогу! Придется – иначе я их потеряю.

– То есть у них нет отца?

– Нет! – отрезала я.

И отвернулась, обозленная на весь свет.

Доехав до больницы, тот человек выскочил из машины и подхватил на руки Сиамака. Я взяла Масуда, и мы вбежали в отделение скорой помощи. Едва доктор увидел детей, он нахмурился и попрекнул меня:

– Что ж вы так затянули?

Он взял у меня Масуда, который к тому времени лишился чувств.

– Доктор! – взмолилась я. – Сделайте что-нибудь, ради Аллаха!

– Сделаем все, что в наших силах, – обещал он. – Идите в приемный покой, заполните бумаги. Все в руках Аллаха.

Человек, который привез нас в больницу, поглядел на меня с таким состраданием, что слезы хлынули сами собой. Я села на скамью, уронила голову на руки и зарыдала. Случайно мой взгляд упал на мои ноги: Аллах! Я так и выбежала из дома в тапочках. Не удивительно, что на улице я все время спотыкалась.

Больница потребовала плату за лечение. Тот человек сказал, что у него есть при себе деньги, но я отказалась от его помощи. Я отдала больничному клерку наличные, что были у меня при себе, и обещала принести остаток с утра. Сонный клерк поворчал, но согласился. Я поблагодарила человека, доставившего нас в больницу, и сказала ему, чтобы он ехал дальше по своим делам. А сама я побежала обратно в палату.

На больничных койках мои дети казались такими маленькими и слабыми! Сиамаку уже поставили капельницу, но у Масуда никак не могли найти вену. Ему втыкали иголки и в руки, и в ноги, но ребенок в глубоком обмороке ничего не чувствовал, не издавал ни звука. Всякий раз, как в него вонзали иглу, мое сердце прободал острый нож. Я прикрыла рот ладонью, чтобы не вырвался вопль: нельзя было отвлекать врача и медсестер. Из-под завесы слез я смотрела, как медленно умирает мое любимое дитя. Не знаю, каким движением я привлекла взгляд врача, но он меня заметил и жестом велел сестре вывести меня из палаты. Медсестра обхватила меня рукой за плечи и ласково, но решительно вытолкала в коридор.