litbaza книги онлайнИсторическая прозаВторжение. Взгляд из России. Чехословакия, август 1968 - Йозеф Паздерка

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 40 41 42 43 44 45 46 47 48 ... 70
Перейти на страницу:

Даже сорок с лишним лет после событий 1968 года мы лучше знаем об отношении к ним в странах Запада, нежели о том, какой на самом деле была реакция на них в самом СССР, тем паче в глубинной России. Все меньше остается современников, которым есть что вспомнить, немного и охотников собирать свидетельства. Для современного поколения понятие Пражская весна звучит все отстраненнее, слишком далеко от наших дней, уже почти как «Ледовое побоище» или «Полтавская битва». А между тем эти события так или иначе повлияли на мировосприятие отцов и дедов, в том числе доживших до наших дней.

Редкие публикации, не исключая научных, создают впечатление, будто лишь небольшой сегмент советского общества, по преимуществу столичная интеллигенция, поколение «шестидесятников», главным образом – правозащитное движение, публично осуждал подавление чехословацких реформ и за это подвергался репрессиям со стороны тоталитарного режима, остальная же часть 360-миллионного населения, за очень небольшим исключением, хотя и не приветствовала вторжение, но безмолвствовала, как в годуновские времена.

Это верно только отчасти.

Трудно было бы ожидать от российской глубинки, традиционно сонной, массовых проявлений несогласия или протестных выступлений. Они не очень-то были заметны на всем советском пространстве, еще далеком от предощущения распада страны и краха системы, тем не менее в восприятии пражских событий на периферии, в частности в Сибири, очевидны свои особенности. Генетическая память аборигенного и старожильческого населения Урала, Сибири, Крайнего Севера, других российских окраин не располагала распахивать душу. В глухомани, как и в больших городах, тоже помнили пережитый предками опыт массовых репрессий, и, если причины многих бед люди провинции не вполне понимали, интуицией загнанного зверя они все же угадывали опасность. Историческая память завоевания и колонизации Сибири укрепляла природную сдержанность.

И если в Праге молодые солдаты, в том числе из российской глубинки, сидя на броне танков, избегали разговоров с чешскими сверстниками или отвечали односложно, словами вбитых в голову политбесед, то это объяснялось не системой зомбирования новобранцев, не только этим, но еще шоком молодых сибиряков, их сверстников с других окраин от встречи с незнакомой цивилизацией. Большинство солдат и младших офицеров впервые оказались в чужой стране. И не в замкнутом пространстве отгороженных от мира советских военных городков, как это было в Венгрии, Польше, Восточной Германии, а на улицах и площадях посреди Европы, лицом к лицу с незнакомым народом, с новой для пришедшей армии культурой общения.

Судить о психологии молодых солдат, особенно выходцев из сибирских местностей автор осмеливается по единственной причине: во времена, о которых речь, он наблюдал сибиряков призывного возраста, еще не остриженных, в их семьях в небольших городках и поселках. Работая в те годы собственным корреспондентом «Известий» по Восточной Сибири, автор видел, как поднимаются энергетические и промышленные гиганты (Братск, Усть-Илим, Красноярск и т. д.), а в 30 – 40 километрах люди продолжали жить при керосиновых лампах, не читая газет, не слыша радио.

В низовьях Лены я заночевал у 57-летнего эвенка, который нигде, кроме тундры, не бывал. Попав однажды в районный центр, он увидел человека с блестящими пуговицами и золотыми плечами. «Ты кто?» – спросил. «Я майор!» – услышал в ответ. Старику это так понравилось, что он всем стал представляться майором и скоро вся тундра только так его и называла. «Майор» жил один, сына недавно проводил в армию. Я ночевал у него в тордохе[179], покрытом оленьими шкурами, а утром спросил: «Скажи, майор, ты счастливый человек?» «Да, – кивнул, – я счастливый человек». – «А в чем твое счастье?» Он удивился вопросу. «Разве не видишь? Тордох у меня есть? Есть. Олени есть? Есть. Мясо есть? Есть. А что еще человеку нужно?!» Майор не лукавил. Это другие чувствуют себя несчастными, потому что порог их потребностей постоянно выше их возможностей свои запросы удовлетворять. А у старика душевное равновесие.

Можно представить, что мог испытывать сын нашего «майора», выросший в той тундре, в северной школе-интернате, когда солдатом армии, вступившей в Прагу, оказался на Вацлавской площади, в гуще студентов Карлова университета, других своих чехословацких сверстников. Даже прикажи ему политработники участвовать в дискуссиях, какой он мог поддерживать разговор?

Понятно, я намеренно примитивизирую и огрубляю ситуацию, но не с мыслью бросить тень на вошедших в Чехословакию советских солдат, в большинстве верных присяге и грамотных, а с целью подчеркнуть моменты, способные в какой-то мере объяснить, почему наша армия, скажем аккуратнее – отдельные воинские части, даже еще осторожнее – иные солдаты при непосредственных контактах с чешским и словацким населением, при попытках, самых благожелательных, их разговорить, давали Европе повод для недоумений и насмешек.

О молчании солдат, сидевших на броне

Знакомство с российской глубинкой, неизбежно субъективное, для обобщений бесспорно уязвимое, может быть подкреплено беспристрастными свидетельствами. В РГАСПИ (Российском государственном архиве социально-политической истории) хранится стенограмма пленума Иркутского обкома КПСС от 20 и 21 августа 1968 года. Автор этих заметок присутствовал на том собрании, проходившем в дни ввода войск в Чехословакию. Не доверяя собственным поспешным записям, я обратился к архивным материалам. Сохранилось выступление секретаря обкома партии С.А. Меркурьева. В области – цитирую по стенограмме[180] – «11 человек были не призваны в армию в связи с их совершенной безграмотностью. У нас еще оказывается, что призывной возраст не имеет элементарного 7-летнего образования»[181].

Полагаю, это одна из причин, почему советских солдат, многих из них, на пражских улицах охватывала немота.

В резолюции того же пленума вынужденное признание: «Часть юношей не рассматривает службу в армии как свой священный гражданский долг, неохотно поступает в военные училища, в работе с допризывниками имеются серьезные пороки в общем образовании, физической подготовке, в овладении техническими знаниями и навыками»[182].

Знакомясь с материалами таких «закрытых» собраний в городах Сибири и Дальнего Востока, можно утверждать, что иркутские новобранцы были не самыми в этом смысле уязвимыми.

Но не это главное.

У вошедших войск не было выстраданных, осознанных стимулов, какие были у старшего поколения, освобождавшего Европу в 1945 году. Тогда «враги сожгли родную хату». И общая объединяющая ярость – «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой». А что ужасного, возбуждающего ненависть к врагу, сделали чехи и словаки сибирскому призывнику и его родне? За что он должен был готов умереть? За перестановки в чехословацком руководстве? За изгнание с постов Цисаржа[183], Кригеля[184], Пеликана[185]? За возвращение цензуры в пражские газеты и на радио? За запрет студенческих демонстраций? Для всеобщей народной ярости и победной священной войны – маловато…

1 ... 40 41 42 43 44 45 46 47 48 ... 70
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?