Безвестные герои с окраин

Сегодня в Ангарске имя В.Ф. Новокшенова носит одна из центральных улиц города. Приезжим людям объясняют, что это крупный организатор атомной промышленности СССР, бесстрашный человек, который в опасных для жизни производственных ситуациях не рабочих посылал в пекло, а первым шел сам. Но не меньше отваги требовалось директору комбината, чтобы при своем высоком государственном и общественном статусе признаться себе самому в сомнениях по поводу политики властей в 1968 году.

В Перми рабочий химзавода, студент-заочник истфака университета Рудольф Веденеев, будущий скульптор, любитель-коротковолновик, ночами ловил на свой громоздкий шестиламповый приемник 6-Н1 и записывал передачи радио «Свобода». Вместе с другом они доставали и распространяли песни Галича, самиздатовские книги Авторханова, Солженицына, Булгакова. Интерес к этому пробудили, как мне говорил потом Веденеев, чехословацкие события. «Когда по радио услышал о вводе войск в Прагу, представил, как под моими окнами, по улицам моего города, идут чужие танки и какие чувства я бы тогда испытывал. Тогда я вылепил свою первую скульптуру»[188].

За неблагонадежным рабочим установилась слежка Пермского КГБ. В 1970 году он был арестован, отбыл назначенный судом срок в Кизеллаге (Кизеловский ИТЛ) и в ссылке[189]. Материалы о «пермском деле» хранятся в Сахаровском центре в Москве.

После одной из публикаций о чехословацких событиях автор этих строк получил письмо от жительницы Южно-Сахалинска Т.Д. Латаевой. По ее словам, в августе 1968 года жертвой событий на острове стал молодой преподаватель русского языка педагогического института Виктор Александрович Коваленин. Он владел многими языками, а славянскими, кажется, всеми. Это позволило ему читать чешские, словацкие, польские, сербские и другие зарубежные газеты, тогда свободно продававшиеся в московских киосках. Каждый раз, возвращаясь в Южно-Сахалинск из Москвы, где Коваленин учился в заочной аспирантуре, он привозил чемодан литературы, многие публикации переводил. Когда вернулся с очередной сессии, в партийных организациях города читали «закрытое» письмо ЦК о событиях в Чехословакии. В институте письмо уже было прочитано, и Коваленину как коммунисту разрешили прослушать документ в другой партийной организации. Зная о событиях из чехословацких и других газет, он стал публично задавать вопросы, которые у одних вызывали интерес, а других повергали в смятение. Пошли сигналы «наверх». В институте Коваленин настоятельно просил собрать партбюро, выслушать его и разъяснить, в чем чехи не правы. Он принес с собой ворох перепечатанных из чешских газет статей, знакомил с ними присутствующих. И хотел, чтобы ему ответили, в чем ошибаются чехи, что можно возразить их анализу и оценкам своей послевоенной истории.

Что могли ему ответить? «Ничего, – говорил потом секретарь партийной организации. – Я ему сказал, что мы этих материалов не знаем, они у нас не опубликованы и говорить о них не можем».

Из письма Т.Д. Латаевой:

Коваленин, конечно, представляет довольно тонкий общественный слой, выделяющийся из массы населения, обладающий более полной, нежели у рядовых членов общества, информацией, мучительно искавший ответы на вопросы времени. Этот слой в центре и на периферии (идеологи его относили к «прослойке») в конечном счете определяет культурный уровень народа, лицо общества, его место в цивилизационном процессе. Власть была всегда озабочена расположением к ней этого интеллектуального слоя, старалась не допускать возможную в его среде оппозицию, а если она возникала, жестко подавляла ее.

Т.Д. Латаева не знала, как сложилась судьба В.А. Коваленина, где искать его следы. Просматривая информацию о современной чешской литературе, в мае 2008 года я по чистой случайности встретил в интернете это имя. Это было имя переводчика книги Йозефа Шкворецкого «Конец нейлонового века» (М.: Эксмо, 2004). А в переводе «Бас-саксофона» того же автора оказался электронный адрес переводчика, и я отправил в тот адрес письмо, без всякой надежды на ответ. Но ответ пришел. «Ваше письмо всколыхнуло целый пласт воспоминаний о событиях сорокалетней давности, жизненной полосе, связанной с Сахалином, который я оставил в 1983 году, вернувшись в город своего детства и школьной юности – Одессу»[191].