Уже к февралю мы точно, абсолютно точно уже понимаем, что дело ладится на войне, дело пошло. Успех неотвратим. И в этот момент и Березовский перестает активничать по миру с Масхадовым, и, короче, все противники войны в Чечне замолкают. Это начало февраля.

Эта война была для меня важнейшим делом 1999 и 2000 годов. Я очень переживал за унижение армии в первую чеченскую, а во вторую мы были буквально окрылены – хорошо было честно делать свою военную работу и понимать, что дышишь в унисон со всей армией и со всем народом.

Касательно взрывов домов. Взрывы в Москве – абсолютно дикий стресс. И взрывы в Москве, я лично помню, как моя дочь Ксения не ложится спать, ей в это время тринадцать лет. Она сидит на кухне в нашей квартире, в Кунцеве. Я уговариваю: «Ксения, ну пойдем, ну ложись». А она отвечает в два часа ночи: «Знаешь, я хотела бы быть умытой, чисто прибранной, не растрепанной в момент, когда взорвут, в момент, когда найдут тело, чтобы чистая, одетая, чтобы я не была в ночнушке, когда найдут труп». То есть она была абсолютно убеждена, что нас всех убьют. Я должен сказать, что поскольку у меня работа тогда была тяжелая, сам был почти на фронте, но и на фронте вдобавок тоже: я постоянно летал в Дагестан и так далее, в воинские части, я пошел к Борису Березовскому. Я сказал: «Боря, у меня ведь нет даже дачи (а у меня не было дачи), мне вообще некуда съехать. Я не знаю, что мне делать. Давай мы у тебя во флигеле, что ли, поживем. Ну она не спит! Но и я не сплю, значит, я не иду на работу, ну, чего делать-то?» Он позвонил Пал Палычу Бородину, Березовский. Пал Палыч мгновенно решил вопрос, прямо мгновенно, за что ему большое спасибо. Нас перевели в какой-то не очень комфортный, деревянный, со странной архитектурой, довольно тесненький домик в поселке аппарата президента в Жуковке. Я переехал с благодарностью. Мы прожили там с семьей до апреля 2000 года.

Сегодня я думаю, что если бы была трезвая голова, я бы тщательней расследовал подготовку к взрыву жилого дома в Рязани. Вы помните, что в Рязани в сентябре были найдены мешки с гексогеном. Тотчас же объявили, что это не гексоген никакой, что это сахар, официальные власти, по-моему, ФСБ объявили. Тотчас же появился какой-то человек, которому забросили эти мешки на анализ, который сказал, что официальные власти врут, что это не сахар никакой, а гексоген. ФСБ сказала, что это учения. А какой-то военный сказал, что фиг там, что это, если и были учения, а может быть, это были учения, но только гексоген был настоящий. И вот если бы сегодня я разбирался и если бы сегодня я оказался в сентябре 99-го года, я бы покопался с этим потщательней. Я вам скажу, что не давало копаться.

Не давала копаться жесткость борьбы, ожесточенный лай, сволочной лай оппозиции Путину и Кремлю. Притом, напомню, разница заключается между оппозицией сегодня и оппозицией тогда в том, что тогда оппозиция владела ситуацией, а Путин – наоборот. Путин тогда был слабой стороной и по рейтингу, и по лояльности элит. Лужков с Примаковым были несопоставимо сильнее. Я вам говорил: у Примакова 32 был рейтинг президентский в начале сентября 1999-го, у Лужкова – 16, у Путина – 1,5. Значит, ожесточенный победный лай, агрессивный лай, сволочной лай заставлял меня отвечать: «Пошли в жопу!» Агрессия как стиль. Это не предполагает дискуссии, ты начинаешь огрызаться. Вот я бы хотел понять, что было в Рязани, но тогда я не хотел, потому что эта сволочь хотела меня загрызть. Лично грызли, лично атаковали противники – лужковско-примаковский блок. Настолько жестко, что приходилось отвечать негативистски, не вступать в дискуссию, это важное предупреждение сегодняшней оппозиции. Сегодняшняя оппозиция ведет себя деструктивно, ровно так же. Характер русской дискуссии в 99-м году состоял в конфронтации и полном отрицании аргументов друг друга. Характер дискуссии оппозиции в современной России и власти тоже, давайте этот упрек адресуем и власти, ровно такой же конфронтационный, не желающий выслушивать аргументацию. Вот мы тогда, я тогда лично отказался говорить о Рязани с кем бы то ни было, ввиду того что это были грязные обвинения, мгновенные, голословные, агрессивные, в том числе личные выпады. Я отказался говорить о Рязани и о гексогене, то ли сахаре, то ли учениях, то ли ФСБ, я отказался. И сегодня бы отказался в условиях, когда эта сволота рвет горло, как стая собак. Я с ними не хочу разговаривать, мне с ними не о чем разговаривать. О чем с ними можно разговаривать? Да, они подонки! Дорогие мои оппозиционеры и дорогая моя власть, пока мы живем в таком уровне дискуссии, мы друг друга не услышим. Пока мы живем в таком уровне дискуссии, дискуссии нет, ее не может быть, вы де-факто своей агрессивностью запрещаете дискуссию. Мне кажется, что оппозиция здесь больше виновата, в силу даже того, что она приписывает себе больший интеллект. Попробуйте об этом подумать. Научитесь разговаривать, научитесь слышать.

Мы с вами прошли в этом повествовании 1999 год, рассказывать легче, чем проживать, выборы были 19 декабря, я только должен обязательно вернуться к двум аспектам. Первый мне льстит, и я уж постараюсь себе польстить. Как говорил Березовский, к нему пришел гонец от Лужкова, это было в начале ноября, очень легко отсчитать шесть программ, потому что мне оставалось сделать шесть программ в эфире Первого канала. Из этих 15 серебряных пуль, как я называю свои телепрограммы тогдашние, оставалось шесть. Пришел посланец от Лужкова и, по словам Березовского, я не проверял никогда этой информации, я передаю ровно слова Бориса, предложил 150 миллионов долларов за то, чтобы меня отстранили от эфира. Ну, просто сняли, и все. Я, честно говоря, о таких суммах никогда не слыхал, ни сейчас, ни тогда. А тогда, как вы понимаете, доллары стоили дороже, и мне сделалось страшно, когда мне об этом рассказал Березовский, уже перед Новым годом. Он говорит: «Вот приходил Музыкантский и такую речь вел». У меня, честно говоря, волосы дыбом встали. Я говорю: «Боря, он пришел в неправильную дверь. Ей-богу, в неправильную дверь. Чего он к тебе-то пошел? Пришел бы ко мне. Я бы вообще в Парагвай уехал. Я бы фамилию поменял». 150 миллионов долларов за последние шесть программ. Я точно не знаю, шла ли речь о наличных или об уступке какого-то предприятия. Потому что, может быть, речь об уступке какого-то предприятия – это была стоимость предприятия. Но так или иначе, каждая моя программа была оценена в 25 миллионов долларов. Ну что сказать? Видит око, да зуб неймет, так я скажу.

Дальше еще один аспект, который нужно упомянуть. В декабре были выборы мэра города Москвы. Одновременно с думскими. Состязался, я очень хорошо помню об этом, Павел Павлович Бородин, его вяло и без интереса поддерживал Кремль. Павел Павлович Бородин говорил тогда, что он будет строить в Москве дома – я очень хорошо запомнил это – по 200 долларов квадратный метр. А тогда, если кто-то помнит из старожилов, квадратный метр обычно в новостройке в среднем продавался по 700 долларов за квадратный метр. Можете себе представить – 700 долларов за квадратный метр? То есть, например, 100-метровая квартира стоила так дорого, как 70 000 долларов. Сегодня, конечно, цены совсем другие, даже несмотря на кризис. И вот Бородин говорил: а я буду по 200, в три с лишним раза дешевле. Бородин говорил: посмотрите, что сделал Лужков, зайдите на Большой Каменный мост, посмотрите налево, как облезло золото с храма Христа Спасителя, а у меня на Кремле золото настоящее, у меня золото блестит, не так, как у него. Я скромно предположил тогда, что просто рецепт другой. Там рецептура сусального золота бывает разная, но Павел Павлович был неумолим и очень твердо говорил о том, что золото на храме Христа Спасителя у Лужкова кто-то спер, поэтому оно у него блеклое, а у него зато, у Павла Павловича, золото намного лучше на колокольне, на Иване Великом. Как-то так получилось, что Лужков, несмотря на все это поблекшее золото, побеждал уверенно по всем опросам, абсолютно уверенно. И предлагалось не из Кремля, а некими побочными доброжелателями Кремля, предлагалось снять Лужкова с выборов по, я бы сказал, надуманному предлогу. Но он был юридический. Вы знаете, у любого человека, абсолютно у любого, есть какие-то косяки, обязательно где-то запятой не хватает, обязательно где-то точки не хватает. Обязательно что-нибудь да есть, закорючки какой-то не хватает. И у Лужкова что-то нашли доброжелатели Кремля в то время. Напомню, когда вы думаете, что Кремль могучий, а Лужков несчастный, обратите внимание, что ситуация была ровно обратной. Кремль был несчастный, забитый, заплеванный, с Кремлем никто не хотел иметь дело, а все уже давно ушли в «Отечество – вся Россия», как я их называл «Отечество минус вся Россия», Лужкова и Примакова. Все уже там были. Значит, поэтому, когда Кремль, несчастный, забитый, прячущийся от гнева элит, предлагал и рассматривал вопрос о снятии Лужкова с выборов, это была такая, как вам сказать, попытка маленького мальчика напасть и плюнуть в огромного верзилу. Потому что Лужков тогда был неизмеримо сильнее Кремля. Все-таки была запятая. Я помню, как это обсуждалось. Я помню, как было решено, что Лужков, если его снять с выборов, выведет миллионы людей на улицы Москвы, сорвет парламентские выборы, и, в сущности, политический размен заключался в том, чтобы разрешить ему все-таки баллотироваться на мэра, несмотря на то что какую-то надуманную запятую нашли. Но все-таки давайте так: пусть он берет Москву, а мы берем парламент. А следовательно, Россию, а следовательно, президентские выборы. Вот это вещь, которую я не упомянул в предыдущих программах, но сама зацепка, и попытка, и предложение снять Лужкова с выборов 19 декабря 1999 года была, это не очень известный факт.