— Боже, как же я ненавижу эту лестницу, — вздохнула она.

Эту лестницу. Как будто она была нашей. Как будто нам и в самом деле нужно что-то с ней сделать, найти другую квартиру, вдвоем. Она рухнула на стул и начала снимать сапоги. Вернулась домой после долгого дня. Встала и поцеловала меня в губы.

— Ты выпивал? — Она прошла к холодильнику и, выискивая чего-нибудь поесть, рассмеялась. — Да к тому же в рабочий день.

Через пару часов, в надетой на голое тело одной из моих хороших рубашек, с раскрасневшимися щеками, она стояла у окна, глядя на город. Я приготовил для нас «пасту», переложил на тарелки и позвал ее. Она подошла и поцеловала меня в щеку.

— Идеально, — сказала она. — Именно это я хочу делать. А потом для разнообразия, может быть, сделаю тебе минет. — Она усмехнулась игриво. — Знаешь, я хочу. Просто единственный раз, когда я делала его раньше, это был настоящий ужас. В общем, понимаешь, мой бывший парень, можно сказать, заставил меня это сделать. Это был кошмар. Он прижал мою голову, не отпускал.

Она отправила в рот порцию «пасты» и принялась жевать.

— Кто это был?

— Да ладно, Силвер, — сказала она с полным ртом спагетти. — Ты же не хочешь это знать.

— Он ходит в нашу школу?

— Да, он ходит в нашу школу. Можно бокал вина?

Я встал и открыл бутылку.

— Хочу его убить, — сказал я, коснувшись ее лица. Она засмеялась и посмотрела на меня блестящими глазами.

— Ты милый, — пробормотала она.

Утром я едва смог выбраться из постели. В квартире было очень холодно. Я заставил себя пойти в душ и стоял под кипятком, пока снова не согрелся. По дороге к метро я прошел мимо человека, скорчившегося у подъезда, и едва не остановился. Он казался мертвым. На улицах было тихо. Перед баром «Дю Марше» поблескивал лед. Утренний официант бросал на тротуар соль.

Снова очутившись на кафедре первым, я открыл окно, чтобы наполнить комнату холодным воздухом. Поле снова было покрыто тонким слоем инея одного цвета с небом. Тополя стояли голые.

Я еще стоял у окна, когда услышал громкое ворчание у себя за спиной и, обернувшись, увидел Мики Голда. Он устроился на глубоком диване, вытянув перед собой ноги.

— О Господи, Уилл, — проговорил он, сжимая правую ногу.

— Утро доброе, Мики, — ответил я. Видеть его я был рад.

— Говорю тебе, Уилл, вчера вечером я смотрел телевизор и растянул паховую мышцу. У меня такие шлепанцы с нескользкими подошвами, отличная вещь, знаешь ли, удобные как не знаю что, но не скользят. Мне их внуки подарили. Не хотели, чтобы я поскользнулся на лестнице. Я же старый как не знаю кто, Уилл, понимаешь? Поэтому я сел посмотреть телевизор и вытянул ноги вот как сейчас, и проклятый шлепанец не сдвинулся, и — готово, невообразимая боль прострелила ногу, и теперь я кое-как ковыляю. Какого черта? Растянуть паховую мышцу, глядя в телевизор? Это сумасшествие, Уилл. Уму непостижимо! Не нальешь мне кофе? И закрой это проклятое окно. Мне нужно держать промежность в тепле.

Я закрыл окно и налил ему кофе. С минуту он сидел непривычно тихо.

— Знаешь, Уилл, я должен спросить… Какого черта с тобой происходит? У тебя все хорошо?

— Да, Мики, все нормально.

— А мне кажется, у тебя что-то не так. Ты отвратительно выглядишь.

Я пожал плечами.

— Ты худой. Совсем не ешь. Чем занимаешься? Ты хоть спишь?

— Год был тяжелый. Я, наверное, просто выдохся. Что-то потерял. Похоже, никак не могу собраться в кучу.

Он кивнул, прищурившись в мою сторону и поглаживая себя в паху.

— Господи, до чего же больно.

— Очень сочувствую.

— Брось. Именно так это и бывает, Уилл. Ты смотришь телевизор, все прекрасно, и растягиваешь себе эту треклятую паховую мышцу. Было время, когда я если и растягивал эту мышцу, то во время игры в баскетбол. Но так это и происходит.

Я улыбнулся ему.

— Можно я дам тебе совет, Уилл?

— Пожалуйста. Не помешает. — Я пожал плечами.

Он долго смотрел на меня. Потом покачал головой, словно отвечая на еще не заданный вопрос.

— Ты ведь не принимаешь советов от других, да? Отца уже нет? А мамы?

Я покачал головой:

— Нет. Больше нет. Года два как.

— Оба умерли?

— Да, — ответил я. — Оба сразу.

— Сразу?

— В одно мгновение.

Он медленно подтянул ноги и наклонился вперед, упершись локтями в колени. С тихим стоном сморщился от боли.

— Вы были близки?

Я кивнул, чувствуя знакомое холодное спокойствие.

— Господи, — прошептал он. — Братья или сестры?

— Нет.

Он сделал глубокий вдох, с силой выдохнул.

— Ах, Уилл, это тяжело. — Он покачал головой и посмотрел на свои руки. — Женат не был? — Теперь его голос звучал уже мягче.

— Был.

— Что случилось? То есть если ты не против моих вопросов.

— Я ушел. Когда умерли мои родители. Я ушел. Приехал сюда.

Он казался таким грустным, неуклюже сидя на диване и глядя на меня.

Немного погодя я напомнил:

— Вы хотели дать мне совет.

Он пожал плечами.

— Уилл, если хочешь знать мое мнение, ты идешь ко дну. Прости, но из-за этих кругов под глазами ты похож на енота. Ты ни с кем не общаешься, ходишь по школе как зомби. Я тебе скажу, парень, это больше чем разочарование. Это больше чем «я устал от учительской работы, магия ушла», это что-то другое. Уилл, послушай, не трать свое время, думая, будто можешь все сделать в одиночку. Не важно, из какого дерьма тебе пришлось выплывать. И я могу только догадываться, хотя и сам хлебнул на своем веку. Не борись в одиночку. Приятель, это рецепт несчастья, ты меня слышишь? Тебе сколько? Двадцать семь? Двадцать восемь?

— Тридцать три.

— Тогда радуйся, что так молодо выглядишь. В твоем возрасте я уже потерял половину волос. Уилл, ты уже никогда не отделаешься от разочарования, ты меня понимаешь? Вокруг тебя больше нет ничего интересного. Улавливаешь мою мысль? Тебе придется начать выдавливать из себя ад. Ты больше ничему не удивляешься, ты выжал из себя все, что можно. Мир разочаровывает, Уилл. Мир почти всегда разочаровывает. Теперь ты это знаешь, верно?

Он глотнул кофе, покряхтел, поглаживая ногу.

— Послушай, не знаю, что происходит в твоей жизни, чем ты заполняешь целый, будь он неладен, день, но я знаю вот что: ты не можешь справиться с этим один. Ты молод. Ты думаешь, будто силен как не знаю кто. Думаешь, можешь найти выход? Уставишься в окно и ответ придет? — Он покачал головой. — Ответ не придет. И знаешь почему?