— Займись со мной любовью, — попросила она.

И я занялся. Постарался как мог.

После оргазма она плакала, а я ее обнимал. Она прижалась головой к моей груди. Я целовал ее волосы.

— Все хорошо, — сказал я. — Все будет хорошо.

— Я люблю тебя, Уилл. Уильям.

Впервые она назвала меня по имени.

Какое-то время мы лежали молча.

— Пойду куплю нам что-нибудь поесть, Мари. Оставайся здесь. Я скоро вернусь.

Я вылез из постели, оделся и встал в очередь в «Картоне». При выходе из булочной столкнулся с Джулией Томпкинс и ее матерью.

— Боже мой, мистер Силвер! — Она обняла меня. Миссис Томпкинс улыбнулась. — Хорошо проводите воскресенье, мистер Силвер?

Перед глазами у меня встала спящая в моей постели Мари.

— Невероятно, что вы живете здесь рядом. — Джулия засмеялась. — Мы живем в пяти секундах ходьбы отсюда. Мы постоянно здесь бываем. Они пекут лучший в мире хлеб. Мы правда соседи!

Миссис Томпкинс покачала головой, удивляясь восторгу дочери.

— Джулия ваша большая поклонница.

— Замолчи, мама.

— Рик и Джулия — оба большие поклонники.

Я выдавил смешок.

— Мне нужно идти, — сказал я, показывая пакет с круассанами.

— Желаем прекрасно провести остаток выходных, — улыбнулась миссис Томпкинс.

— До встречи в понедельник, мистер Силвер.

Когда я пришел домой, Мари стояла у раковины и мыла посуду.

— Привет, милый, — сказала она. — Как работа?

Я ложкой отмерял кофе в старую «Бьялетти», а Мари подошла ко мне и обняла меня.

Мы пили кофе и ели круассаны с малиновым джемом. По ТСФ передавали старый концерт Сидни Бекета. Пошел дождь.

— Уилл, я так счастлива, — пробормотала Мари. — Я никогда не была так счастлива. Никогда.

Я улыбнулся ей. Она сидела разрумянившаяся, с растрепанными волосами. Под моей старой рубашкой на ней ничего не было. Я никогда не видел ее такой красивой.

Мы лежали в постели, слушая шум дождя, шум улицы. Мари говорила мне, что ничего не боится. Какой сильной она начала себя чувствовать, какой уверенной.

— Ты видишь, как я хожу по твоей квартире, Уилл? Как будто не может произойти ничего плохого. Как будто я царица мира, самая умная, стойкая, самая красивая женщина во вселенной. Когда-нибудь я буду так себя чувствовать и на улице.

Я улыбнулся в потолок.

— Смейся, если хочешь, придурок. Вот увидишь. — Она села и посмотрела на меня. — Знаешь, что я собираюсь сделать в один прекрасный день?

Я покачал головой. Трудно было сопротивляться ей, когда она бывала в таком настроении.

— Хочешь знать, что я буду делать, когда ты постареешь, то есть будешь старше, чем сейчас? Когда я буду еще красивее, а ты едва сможешь забираться по этой треклятой лестнице?

— Ну скажи. — Я рассмеялся.

— Я собираюсь открыть собственную школу. За пределами Парижа, например, в Сен-Дени. Для бедных детей, на которых Франции наплевать, и там будет полно учителей, как мисс Келлер и ты.

Я смотрел на нее и слушал. Глаза ее горели огнем.

— Ты сейчас думаешь, вот, судя по тому, какая она в МФШ, потом от нее проку не будет? Ведь думаешь так, скажешь, нет?

— Ты нравишься мне, Мари, такая, как сейчас. Все больше и больше, если честно. И я знаю, что ты права. Знаю, что ты все это сделаешь. Все, что захочешь сделать. Мне достаточно посмотреть на тебя, чтобы это понять.

— Буду царицей этого долбаного мира, Уилл. Увидишь.

— Верю, Мари.

Она легла, ее голова покоилась на моей груди.

— Вот увидишь. Прекрасная школа. И там я каждый день буду чувствовать себя так, как чувствую здесь.

Я крепче обнял ее.

— Ты счастлив? — спросила она.

Я посмотрел на нее, коснулся ее лица и сказал — да.

Это была правда.

Недолгое время дни так и проходили. Мы смотрели фильмы днем после школы, занимались любовью в кресле у окна, отдыхали в постели без сна ранним вечером, наблюдая, как комната погружается в сумрак.

Мари приходила после школы и поздно вечером в субботу, когда я уже спал, принося с собой запах вечера. Она забиралась под одеяло, пробуждая меня прикосновением своего прохладного тела. Мы накидывались друг на друга, и Мари, особенно когда бывала пьяна, двигалась подо мной с каким-то отчаянием. И в те серые воскресные утра я ставил музыку, которой она никогда не слышала, — Кита Джаррета, Дину Вашингтон. На улице всегда было холодно и ни разу не показывалось солнце — только тусклый парижский гризайль, и часто ровный дождь стучал по крыше, как гравий по барабану.

Однажды я ждал, когда закроются двери вагона метро, и в вагон вошли Миа и Мари. Мы сели вместе — Миа рядом со мной, Мари — напротив нас.

— И что ты делаешь в этом поезде? — спросила Миа.

— Мы с Ариэль ходили по магазинам, выпили горячего шоколада в кафе «Де Флор», — ответила она, глядя Мие в глаза.

«Значит, она может и солгать», — подумал я.

Несколько дней спустя мы с Мией обедали в «Ла Палетт».

— Мне кажется, тебе лучше, — сказала она.

— Так и есть, — ответил я.

— Я рада. — Оно быстро глянула на меня, а потом отвела глаза. — Ты можешь рассказать мне все, ты же знаешь.

Я кивнул:

— Знаю, Миа.

— Ты многого мне не говоришь?

— Полагаю, есть многое, о чем я никому не говорю. Как большинство людей.

Она дотронулась до моей руки.

— У тебя все будет хорошо, Уилл.

— Как дела с Оливье, адвокатом?

Она пожала плечами.

Кафе наполнялось людьми. Зазвучал «Lover Man» Чарли Паркера, и темноволосая женщина, читающая за стойкой газету, прибавила громкости. Мы слушали музыку, глядя друг на друга. Наши пустые тарелки стояли перед нами.

— Знаешь, ты мог бы поехать к нам. Провести Рождество с моей ненормальной семьей.

— Миа, — произнес я.

— Ты мог бы поехать, Уилл. Не знаю, мы могли бы… — Она замолчала.

На следующий день она улетела в Чикаго, а я остался в Париже.

За несколько дней до отъезда с семьей на лыжный курорт Мари пришла и не присела. Лихорадочно металась по квартире. Толкнула меня на пол и сердито села на меня верхом. Смотрела на меня сузившимися глазами. И ни разу не моргнула.

— Возьми меня за волосы, — велела она. — Потяни.