— Я упомянул их, потому что в 1942 году, шестнадцатью годами раньше, оба этих места использовались во время La Rafle du Vel’ d’Hiv[52]. Кто-нибудь знает, о чем я говорю? — Он обвел класс взглядом. Он был в бешенстве. — Абдул? Никаких идей? Это о чем-нибудь тебе говорит?

Абдул кивнул.

— Да? Хорошо. Тогда расскажи нам об этом, расскажи нам о La Rafle du Vel’ d’Hiv.

Oh продолжал кивать, но пожал плечами:

— Я не знаю.

— Нет? — переспросил Силвер. — Нет.

— Я знаю. — Это была Хала, которая обычно радовалась, когда обнаруживалось невежество Абдула, но она была расстроена и встревоженно посмотрела на Абдула, продолжающего кивать и барабанить пальцами по тетради.

Силвер прислонился к своему столу. Сложил на груди руки, вопросительно поднял брови и глядел на нее.

Она сердито посмотрела на Силвера.

— La Rafle du Vel’ d’Hiv. Полиция арестовала тысячи французских евреев.

— Да. Хорошо. — Он кивнул. — Из тех двенадцати тысяч евреев более четырех тысяч были дети. Петен использовал и Зимний велодром, и гимназию Жапи в качестве центров для интернированных. Евреев держали там до отправки в Драней. А из Драней их перевезли в Освенцим, где большинство умерло. Итак, возвращаемся в пятьдесят восьмой год, когда вместо евреев французская полиция начала арестовывать алжирцев, бросать их в Сену, пытать и так далее. Это продолжалось в шестьдесят первом году, когда ФИО возобновил свои нападения на французскую полицию, и менее чем за два месяца одиннадцать полицейских было убито. В результате все, кто хотя бы внешне напоминал алжирцев, превратились в законную добычу — на людей нападали, арестовывали, топили и пытали. Людей бросали в реку со связанными сзади руками за то, что они казались алжирцами. Морис Папон ввел комендантский час и запретил мусульманам, не только алжирцам (Папон сказал — «мусульманам»), находиться на улице с 20.30 до 5.30. ОНО призвал к мирной демонстрации протеста, и в октябре шестьдесят первого года тридцать тысяч человек выступили против комендантского часа. По всему городу полиция стреляла в толпу и бросала людей в Сену. Особенно с моста Сен-Мишель, недалеко от места, где многие из вас проводят субботние вечера за выпивкой. Было убито двести человек. Все — арабы. Десять лет назад мы узнали, что Папон сотрудничал с нацистами. Его судили за «совокупность преступлений против человечности» и приговорили к десяти годам тюрьмы. Но это другая история. Зачем я вам это рассказываю?

Он оглядел нас, вызывая хоть кого-нибудь на ответ.

— Зачем? Потому что Сартр, как участник этих событий, сам будучи когда-то военнопленным, выступал в поддержку ФНО и за независимость Алжира.

Мгновение он колебался, качая головой.

— Забудем его оплошности во время оккупации. Сартр писал гневные статьи против жестокого обращения с алжирцами и против расизма, характерного для всей Франции. Его называли предателем и антифранцузом. Обвиненный в предательстве, он получал письма с угрозами смерти и все равно делал то, что делал почти всю свою взрослую жизнь — продолжал писать. В квартиру Сартра бросили бомбу. Он продолжал писать. А потом снова бросили бомбу, на этот раз уничтожив квартиру полностью. Но он все равно продолжал писать.

Никто не проронил ни слова.

— Так в чем смысл? Скажите мне, в чем смысл? Абдул? В чем смысл?

Абдул водил пальцами по странице. Силвер окинул класс взглядом.

— Есть желающие?

— Полагаю, сэр, — Колин тупо пялился на свои руки, лежащие перед ним вниз ладонями, — смысл в том, что мы должны поступать так же. Нам следует бороться против подобных вещей. Против коррупции, угнетения и всякого такого. Несмотря на страх. Все равно делать дело. Будет ли это правильно, сэр? То есть если не будем делать, сэр, это все просто писанина, это всего лишь теория, как вы нам говорили, просто «слова на бумаге».

Говорил он без всякого выражения. Силвер спокойно смотрел на него и кивал.

— Смысл во всем этом сопротивлении и выступлениях в защиту, сэр, в том, что нам потребуется мужество, правильно? Нам понадобится найти мужество для борьбы. А если не сможем, ну, тогда мы застрянем здесь, наблюдая, как мир идет мимо нас, как вы нам говорили, наблюдая за идущим мимо миром вместе со всеми остальными «трусами», как вы их называли.

— Верно, — кивнул Силвер, прищурившись.

— Будет ли это, как вы, сэр? — спросил Колин, наконец подняв глаза и встретившись с Силвером взглядом.

— Прошу прощения?..

— Кто-то, как вы. Боец. Кто-то, кто, как вы сказали, обладает этим мужеством. — Колин принялся листать свою тетрадь, нашел страницу и зачитал: — «Преодолеть расстояние между желанием и действием», вот что вы сказали. Это вы сказали нам о мужестве, сэр. Храбрецы отличаются от нас «способностью преодолеть расстояние между желанием и действием». У меня все записано. Двадцать седьмое октября.

Колин поднял тетрадь и держал ее раскрытой для Силвера.

— Да, Колин. Думаю, это так. Но что ты хотел этим сказать?

— Я, сэр? Я отвечал на ваш вопрос. Мы обсуждали ваш вопрос. Ваше выступление о Сартре, алжирцах, евреях и остальном.

— Да, Колин, — холодно произнес Силвер, — но какое это имеет отношение ко мне?

Ариэль наблюдала за Колином с новым интересом.

— Наверное, я просто спрашивал себя, есть ли все это мужество, которое вы хотите, чтобы мы имели. Мне просто интересно, сэр, обладаете ли вы сами такого рода мужеством. То есть могу ли я спросить об этом, не боясь показаться невежливым?

Отвернувшись от Колина, Силвер посмотрел в окно, на поле, где легкий туман заполнил пространство между голыми тополями и низкими зданиями школы. Казалось, он размышлял над вопросом, а потом обернулся к классу.

— Я никогда не претендовал на то, чтобы быть примером или что у меня больше мужества, чем у кого-то еще. Я никогда не утверждал, что смелее, сильнее или более способен к действию, чем кто-либо другой. Но с другой стороны, ведь это не ответ на твой вопрос, не так ли? Обладаю ли я таким же мужеством, как Сартр? Вопрос так стоит, да?

Силвер сказал это спокойно. Он выглядел разочарованным, печальным. Гнев и ледяные нотки в голосе исчезли.

— Да, сэр.

— Нет, думаю, не обладаю. А что, Колин? С чего такой вопрос?

После долгой паузы тот покачал головой.

— Да так, сэр. Мне просто было интересно.

— Как вы можете это говорить? — спросила Хала, недоверчиво глядя на Силвера.

— Что? Что говорить. Хала?

— Как вы можете утверждать, что не являетесь примером?

— Хала, я этого не говорил. Я не сказал, что не был примером. Я только никогда не утверждал, что был примером. Или что мне следовало им быть.