город. Личных вопросов не было. Я отвечала коротко и сбивчиво, но он не давил на меня.

Прощаясь, я сказала, что готова помочь чем смогу.

– Вот этого, – ответил он, – я больше всего и боюсь.

Оставшись одна, я впервые всерьез допустила мысль, что Сако действительно отправился в Ванадзор за Рубо.

Нина, мне кажется, даже не задумывается об этом. Не знаю, где она мысленно пребывает, но точно не здесь. Она ни разу не заговаривала со мной о следствии, тем более об убийстве. Она отстраняется от происходящего даже сильнее, чем я. Вечером, когда мы уложили детей и остались вдвоем перед телевизором в гостиной – показывали «Танго нашего детства», – я спросила ее:

– Сако что-то говорил тебе в день, когда уехал?

– Сказал, что у него остались дела, которые надо закончить.

– И всё?

– И всё, – ответила Нина.

Этот разговор что-то задел во мне. Дела, которые надо закончить. Пробудились воспоминания о днях, когда между нами все только начиналось: ему двадцать с небольшим, непослушные кудрявые волосы, с лица не сходит доверчивая улыбка, но весь он дерганый, какой-то неотесанный. Не было дня, чтобы я не заставляла его переодеться, не могла дозваться через всю квартиру обедать, не ругала за курение в спальне, не объясняла, как себя вести. Это я образовывала и направляла его, придавая ему форму, соответствующую новому окружению. А он упрямился, повторял ошибки и глупости, точно назло мне, пока наконец не совершил последнюю роковую ошибку. Страдания, спрятанные в глубине сердца, толкнули его на шаг, от которого я удерживала его десять лет.

Дела, которые надо закончить.

Я догадывалась, что это Рубо отец ребенка, предполагала, что он причастен к изнасилованию, – и потому боялась, что Сако вздумает мстить. Поэтому я настояла, чтобы Сако обратился в милицию. Надеялась, что проблема решится цивилизованным путем.

Что мне надо было делать?

Молчать?

Могла ли я спасти его, если бы не придала огласке случившееся с Ниной?

Остался бы Сако жив, если бы я промолчала?

14.10.1996

Профессор простыл, и мне пришлось самостоятельно вести лекцию. Без него я чувствовала себя одинокой и слабой. С самого утра меня преследовало ощущение беспросветности, словно я перенеслась из теплого Еревана куда-то на холодный, ветреный остров.

Говорила по телефону с Мисаком. Впервые обсуждали с ним расследование убийства Сако. Мисак, оказывается, еще в дни приезда навестил знакомого сержанта-гэбэшника, который заверил его, что мы будем в безопасности. Мне стало неприятно. Я впервые задумалась о том, что случившееся может принять подобный оборот. Сейчас, вспоминая разговор с братом, я думаю: как этот сержант мог заверять в чем-то, если они не знали еще, почему произошло убийство, кто убийца? Или, может, они знали, но намеренно не говорили? Меня охватывает гнев при одной мысли об этом. Бессильный гнев.

После обеда Нина повела мальчишек в зоопарк. По возвращении пересмотрели по второму каналу фильм «Солдат и слон». Дети были в восторге. Мне не хватало таких теплых семейных вечеров.

5.11.1996

Сегодня, когда я стояла во дворе университета с друзьями, ко мне опять подошел следователь. Он вышел откуда-то из тени деревьев, и мне показалось, он появился из какого-то другого мира и выглядел так, словно он не человек, а тень. Он и разговаривал по-другому: устало, как говорят проигравшие.

Я извинилась перед друзьями и ушла с ним. На этот раз он был без автомобиля, и мы прошлись до ближайшей кофейни. Рубо прячется где-то в России. Кроме того, выяснилось, что его карабахский работодатель – патриот и строитель бизнес-центров – может получить должность в Министерстве строительства.

– И вы этого человека знаете, – прибавил следователь. – По крайней мере, слышали о нем. А может быть, и видели.

– Он играет во всем этом какую-то роль?

Следователь ухмыльнулся, отпив кофе.

– Что тут смешного?

– Смешного – ничего, а грустного – хватает. Вы же были на том митинге?

– Каком?

– На котором застрелили студента из Сирии.

Я кивнула.

– Вы интересовались его судьбой? Признайтесь честно.

– Мальчика?

– Да.

Я промолчала. Следователь попросил у официанта еще кофе.

– Профессор Тер-Матевосян интересовался, – заговорил он, когда принесли новую чашку. – Он и на похоронах был. И с родителями виделся. И за следствием следил.

– Вы знакомы с ним?

– Лично – нет.

– К чему вы клоните?

– Думаете, убийца найден?

– Убийца студента?

– Да.

– Я не знаю.

– Он не найден. И дело прекращено. Пылится уже два года в архиве Министерства внутренних дел.

– Мне очень жаль, – проронила я.

Он кивнул мне, словно эти слова – «мне очень жаль» – были всего лишь бессмысленным набором звуков, слепым порывом ветра, ненужным беспокойством действительности. Он положил ложку сахара в кофе, помешал и в два быстрых глотка выпил.

– Отвечаю на ваш вопрос: да, он играет в этом во всем роль. Я думаю, именно под его давлением дело студента замяли.

– Вы думаете, что сейчас может произойти то же самое?

– Я не думаю, – ответил он. – Я боюсь этого.

Остаток встречи он говорил еще тише, чем в начале. Мне показалось, что он заговаривается, будто не спал много ночей подряд. Он повторял, что эти люди – Камо, Рубо – как злые призраки, как духи, чьи перемещения порождают хаос. Все, что нам остается, – это вновь и вновь прикладывать личные усилия, чтобы восстановить порядок. Но я была рассеянна. Заметив это, он вернулся к более насущным вопросам.

– Я отправил запрос в российскую прокуратуру. Надеяться на Ванадзор бессмысленно, они коррумпированы все до одного. Так что будем ждать ответа от русских. На них – последняя надежда.

– Армянская судьба, – сказала я.

– Что? – спросил он, поднимаясь.

– Очень армянская судьба, – повторила я. – Во всем зависеть от других.

13.11.1996

Поздний будний вечер. Сижу одна за столом. Уже готовилась ко сну, когда Нина постучала.

– Что делаешь? – спросила она, войдя в комнату.

– Так, подумывала лечь спать, – ответила я. – Думаю, скоро можно будет постелить детям.

– Может, прогуляемся? – спросила Нина.

– Поздно уже.

– На улице хорошая погода.

– Да, наконец-то распогодилось.

– Или посмотрим какой-нибудь фильм?

– Я не хочу, дорогая. Голова ноет с обеда, и что-то сил ни на что не осталось.

– Ты так редко отдыхаешь.

– Да, надо бы за собой следить.

– Седа, – заговорила она другим голосом, – мне надо кое-что тебе рассказать.

– Что-то случилось?

Нина замерла на секунду, но лицо было спокойно.

– Я решила переехать в Америку.

Я усмехнулась. Но затем, видя, что Нина не меняется в лице, присмотрелась к ней получше.

– Я не говорила ни тебе, ни Сако, но еще весной мне одобрили заявку на визу.

– Какую визу?

– В мае разыгрывали грин-карту, – ответила она. – Что-то вроде гражданства.

– Ты выиграла?

Нина кивнула.

Меня вмиг ужалило знакомое чувство. Я снова вгляделась в ее лицо – наивные глаза, маленький носик, низенький лоб – и спросила:

– Ты же шутишь сейчас?

– Нет, Седа.

– Почему ты молчала?

– Боялась, что струшу, если расскажу.

Я спросила, не скрывая обиды:

– Почему ты это сделала?

– Решила попытать удачу, – ответила Нина, пожав плечами. – Мне нечего терять.

Теперь, когда Сако нет, ей действительно нечего терять.

– Америка – не Армения, – сказала я. – Там другие нравы, правила.

– Я знаю, Седа. Это одна из причин, почему я не хочу оставаться здесь.

– Можно изменить место, в котором ты живешь. Даже эту страну можно изменить.

– Возможно, Седа. Но мне жалко моей жизни.

Я не сразу поняла.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне жалко моего времени. Я не хочу его тратить впустую. Я хочу потратить его с пользой. Откуда мы знаем, сколько нам осталось?

– А работа? – спросила я, глядя на нее все пристальнее. – На что ты будешь жить?

– Мне обещали помочь первое время.

– Кто?

– Государство, – ответила Нина. – Мне положены социальные выплаты. У меня будет время, чтобы найти работу.

Я разозлилась.

– Ты будешь жить за счет налогоплательщиков, – сказала я.

– Мне не привыкать жить за чужой счет.

– Тебе никто не даст нормальной работы.

– Я понимаю.

– Может быть, придется работать уборщицей.

– Я готова.

– Мыть полы, сортиры.

– Я уже это делала.

– Жить с другими, незнакомыми людьми.

– Я потерплю.

– Рядом не будет ни друзей, ни родных. Вообще никого.

– Я не боюсь одиночества. Я жила так последние два года.

– Все, что ты получила от жизни за последние годы, сотрется.

– Я уже проходила через такое, когда переехала в этот дом.

Злость оставила меня. Я беспомощно смотрела Нине в глаза. Я проиграла. А Нина горела. Только на этот раз огонь загорелся сам, без посторонней помощи.

– А что, если у тебя не получится, Нина? – спросила я. – Что ты тогда будешь делать?

Нина ответила спокойно, ни секунды не колеблясь:

– У меня получится.

Я вижу, она решилась на это не сейчас, не вчера и даже не полгода назад. Я поняла, почему она возилась со всеми этими книгами на английском, она вынашивала этот план давно и не собиралась отступать.