со мной работает женщина из Венесуэлы. Ее муж работает в этом же ресторане уборщиком. Я робко надеюсь понравиться владельцам и перейти в будущем от раковины к кухне, помогать с едой, а не с посудой, но пока что я слишком плохо знаю тонкости местной кухни.

График у меня плавающий, поэтому иногда работаю без выходных по восемь-девять дней подряд. Тяжеловато, конечно, но я не жалуюсь. Я могу уверенно сказать, что пока мне везет, очень везет. Да, переезд в новую страну стирает достижения прожитой жизни: карьеру, образование. Да, глупо скрывать, как мне бывает тяжело. Рядом – никого. Но в моих воспоминаниях вы все по-прежнему со мной: и мальчики, и ты, и Сако. Особенно я скучаю по брату, по его поддержке, по его глупым мальчишеским выходкам, по его нерушимой вере в жизнь.

В последний выходной я впервые здесь сходила в кино, попала на новый итальянский фильм, называется «Жизнь прекрасна», про отца и сына, попавших в немецкий лагерь: в течение всего фильма отец обустраивает жизнь сына так, словно им ничто не угрожает. Совершенный портрет моего брата. Я словно перенеслась на эти два часа в прошлое, в те дни, когда он изо всех сил ограждал меня от кошмаров. Я вспомнила, как он вывез меня из деревни в Ереван, сказав – живи и отбрось прошлое; вспомнила, как в тяжелые месяцы после больницы брал меня за руку и заставлял выйти с ним на улицу, повторяя изо дня в день, что нечего стыдиться, что весь мир – площадь, по которой я должна ступать смело. Не знаю, понимал он сам или нет, но со временем он стал совсем как наш отец. У них была общая черта – безусловная вера в человеческий дух. Все обстоятельства их жизни говорили им, что они – неудачники, а они, словно назло этим обстоятельствам, не теряли веры и жажды жизни. Я думаю, они не теряли этой веры до самого конца. Их глупо оборвавшиеся жизни – самое несправедливое, что могло случиться с такими людьми. С самоубийством отца я понемногу смирилась, но с потерей Сако не справилась до сих пор. Если честно, это до сих пор парализует меня. Не понимаю, зачем он поехал туда: может, хотел посмотреть на место, где должен был построить свои небоскребы? Хотел взглянуть на несбывшуюся мечту? И постеснялся нам это сказать? Я не знаю и мучаюсь чувством вины. На похоронах один незнакомый мне человек сказал, что Сако так и остался солнечным мальчиком, что он будто озарял всех светом. В моей памяти он именно такой: наивный, невезучий, но солнечный мальчик. А может, я, как сестра, все преувеличиваю; может быть, каждый человек так думает о своих умерших близких. Но я не верю, что мой брат просто умер и всё; я верю, что подлинная жизнь, которая билась в нем, раскрывается и теперь, после смерти.

Седа, я не говорила тебе, но теперь, когда я далеко от тебя, я хочу сказать, что ты сыграла в моей жизни огромную роль. Я до сих пор держу в уме слова, которые однажды услышала от тебя: если по ту сторону отчаяния – свобода, то по ту сторону унижения – гордость. Я учусь твоей гордости, Седа, как и всегда училась у тебя. Гордости, которая помогает человеку преодолевать трудности, которая заставляет его совершать усилия над собой. Так важно, чтобы человек уважал себя. Может быть, это самое важное.

Я много, много думала о вашей с Сако роли в моей жизни. Если брат заменил мне отца, то ты, Седа, помогла мне справиться с потерей матери. Я была в очень плохих отношениях с ней, но мать есть мать, и каждая дочь видит ее тень перед собой. Если бы не отеческая вера в меня брата, если бы не твои материнские слова, если бы не ваши поддержка и забота, я бы не оказалась сейчас здесь. А я очень горжусь своим решением, своим поступком, потому что это первый мой самостоятельный, свободный поступок за всю жизнь.

Я очень люблю вас и надеюсь, что дома все хорошо. Как мальчики? Грише нравится в школе, он нашел друзей? А Амбо? Извини, если письмо вышло слишком эмоциональным. Пока писала, заново переживала чувства, которые казались забытыми. В следующий раз постараюсь быть сдержаннее. И очень надеюсь получить от тебя ответ, напиши мне о ваших делах так же подробно, как я тебе написала о своих.

Твоя Нина!

P. S. Крепко-крепко-крепко поцелуй вместо меня Гришку и Амбо. Не могу вспоминать их без грусти.

P. P. S. Я специально вложила письмо в посылку (там пара теплых вещей и комиксы о супергероях для мальчиков) – на почте меня заверили, будет надежднее, если я вложу письмо в посылку. Это единственная причина! Прошу тебя, не дуйся, не принимай слишком близко к сердцу! Я пишу это, потому что знаю, какая ты гордая – в самом хорошем смысле слова.

Yerevan – New Jersey, 02.04.1997

Дорогая Нина, здравствуй,

Во-первых, спасибо тебе за теплые слова. Они очень тронули меня, и не передать, как было приятно прочитать их.

Во-вторых, спасибо за посылку. И Амбо, и Грише свитера подошли по размеру. Не сомневаюсь, что они будут носить их с любовью.

Твое письмо я получила всего пару дней назад, то есть в первый апрельский день. Посылка шла полтора месяца, я думаю, это довольно быстро. Я решила, что не буду отставать от тебя и вложила свое письмо в эту маленькую коробочку, там подарки тебе на твой недавно прошедший день рождения.

У детей все хорошо. Грише в школе нравится. Лучше всего у него идет математика, это меня удивляет. В Амбо, напротив, дает себя знать моя кровь: он тяготеет к гуманитарным наукам. У меня чуть наладились денежные дела, поэтому я снова записала его на теннис, а к Грише приглашаю преподавателя музыки. Каждую среду Гришкину игру на пианино слышит весь дом, да и улица тоже. В жизни не думала, что можно так ужасно играть «Лунную сонату». Но соседи не ворчат, так что пусть учится. Тем более что это обходится недорого.

В январе я крестила мальчишек. Первым крестила Амбо, он не был в восторге (опять же моя кровь), а Гриша, напротив, был впечатлен. Я внимательно наблюдала за ним и за священником, отцом Вааном, пока они стояли у купели. Свет падал на них из многоугольного окошка. Отец Ваан опустил золотую цепочку с крестиком в воду и перекрестил им Гришу. Крест блестел в луче света. «У тебя очень красивый крест», – произнес отец Ваан, носи его с гордостью. Гриша надел крест, спрятал его под майкой и исподлобья смотрел на священника. Это было уморительно, так смешно у него округлились глазки. Не знаю, что его так впечатлило: густая черная борода, большой крест или глаза священника? Я не сомневалась, что отец Ваан может произвести впечатление на взрослого человека, от него прямо исходит сила и спокойствие, но чтобы так заворожить ребенка? Вообще в последнее время, особенно после Нового года, мы зачастили в церковь.

В те же зимние дни я стала возвращаться к нормальной повседневной жизни. Я больше не перекладываю ни на кого заботу о детях. Я снова наставляю и поправляю их, и мы подолгу весело разговариваем с ними, как близкие друзья. Да и кто, если задуматься, еще у меня остался? Только мои сыновья.

Я снова одергиваю дворовых детей, если они ругаются, делаю замечания окружающим, если мне что-то не нравится (особенно достается девушкам в транспорте) или перешучиваюсь с мужчинами – просто ради забавы. Я сменила прическу (постриглась «под мальчика», совсем коротко), сдала коробку с видеокассетами в видеосалон на Багратунянце и очистила гардероб, выбросив все вещи, которые меня старят.

По вечерам к нам снова заходит на чашку кофе тетя Ануш. Время от времени навещает отец. Раз в неделю звонит Мисак. Когда у меня есть свободное время, я встречаюсь с друзьями, кто еще не уехал из страны. Просила их поспрашивать знакомых, не найдется ли для меня подработки. Один старый знакомый сказал, что его двоюродный брат – «банкир проклятый», как он его назвал, – ищет репетитора для дочери. Она готовится поступать на факультет права в Американский университет. Обычная семья, недавно разбогатевшая. Я согласилась. Помогаю ей с языками, особенно с латынью.

В конце мая меня ожидает защита диссертации. Я не волнуюсь. Моя работа уже готова и отрецензирована.

Я почти ничего не написала тебе насчет Сако. Дело в том, что расследование все еще продолжается, точнее, тянется, причем очень бесперспективно. Меня часто вызывают на допросы и дознания, идиотские и унизительные; даже устроили очную ставку с совершенно мне неизвестным человеком, якобы подозреваемым. Но я постепенно привыкла к абсурдности происходящего. Я думала, что мы распрощались с абсурдом в девяносто первом, но, оказывается,