обуви на порожках каюты и рубки и на ступеньках трапа, поддадутся кропотливой полировке в следующем сезоне; а вот сшитую на заказ подушку в рубке придется менять (маленький Эдгар обнаруживает на камбузе подставку с ножами, пока его мать разглагольствует о нравственной безответственности Сьюзен в том, что та предпочла штатную адъюнкт-профессуру в элитарном колледже работе с обездоленными детьми в городских трущобах. Сьюзен в гальюнном отсеке обмывает и перевязывает Си; а когда замечает, что происходит, и визжит Мириам, чтоб та обезоружила ребенка, пока тот не поранился, Эдгар уже радостно искромсал весь виниловый чехол подушки. И даже так, все равно именно Сьюзен приходится мчаться через всю каюту и вверх по трапу, чтобы выхватить у ребенка нож. Мириам – непоколебимая, не колеблясь – объявляет, что мелким гаденышам надо на собственном опыте научиться тому, что ножи опасны). И Фенвику придется снять, разобрать, собрать снова и поставить заново весь гальюн, это полдня грязной работы: Ну и геморрой, замечает Мириам, когда Сьюзен, уже чуть ли не в слезах, напоминает ей, как подкачивать насос для слива; но Мим пренебрегает упомянуть, что и у нее месячные, пока не засоряет всю канализацию выброшенным туда тампоном и окурком с фильтром.

Сьюзен покамест буквально чересчур некогда, даже чтобы приветственно поцеловать сестру. Когда же мальчишек удается обеззанозить, помыть, продезинфицировать, перевязать, обеспомидорить, обезоружить и разуть, она близка к истерике. Дело довершают забитый гальюн – Мириам еще в него и насрала – и сигаретные ожоги, из коих Сьюзен теперь обнаруживает первый, на стойке умывальника, пока тщетно пытается пробить засор. Ее крабово-авокадного салата все равно никто не хочет: Мим с мальчишками заправились в «Бургер Кинге» по пути сюда. Визит, которого Сьюзен так долго ждала, заканчивается через жалкие полчаса: она орет сестре, чтоб убиралась с борта: Вон! Вон! Ангелочек Эдгар Аллан так пугается, что вновь начинает реветь; кроме того, он обосрался в подгузник. Широко раскрыв глаза, Си ковыряется в своем Буддовом носу и вытирает палец о диванчик. Сьюзен явно слетает с катушек: Убирайтесь! Езжайте домой! Езжайте домой.

Иисусе, Шуши, говорит Мириам, – кладя сигарету на шторм-планку штурманского стола, – ты б гузку-то расслабила. Сгребает в охапку Эдгара. Пошли, Си. Фенн тебе изменяет или что? Пусть только попробует.

Уходите. Уходите. Рыдающая Сьюзен выталкивает их вверх по трапу, из рубки, на причал. Для нее такое поведение беспрецедентно, – обычно она лишь жмет плечами в ответ на сестрину знакомую критику – первые десять минут любого семейного сборища, – и минимизирует ущерб для собственности искусными превентивными мерами, дабы их неизменная любовь и забота друг о дружке такую встречу выдержала. Теперь же – наконец-то на причале – она понимает, что отныне и впредь должна будет видеться с Мириам лишь на ее либо на нейтральной территории; и даже в полуистерике это понимание ее печалит. Она обнимает и целует сестру – чьи громадные темные глаза, ее единственная неиспорченная черта, в точности как у Сьюзен, тут же, как и у Сьюзен, наполняются слезами – и заскакивает обратно на борт, вниз в каюту, с глаз долой.

Прости меня, Сюзеле! кричит ей вслед Мириам. Сью рыдает на испачканном диванчике. Си хрипло хнычет: А мы на лодочке не поплывем, Ма? Его мать отвечает: Нет, дурила, – мы изгадили эту сраную лодочку. Си воет: Ты обещала! Обещала-шмовещала, отвечает Мириам: едем домой. Э. А. Хо вторит реву своего единоутробного брата; семейство сходит со сцены так же шумно, как и взошло на нее.

После чего я выскребла все внутри и снаружи, всхлипывает Сьюзен, а гальюн все качала и качала, но так и не сумела прочистить, а куда б ни глянула, везде замечала новые царапины, и ссадины, и сигаретные ожоги.

Все в порядке, говорит ей Фенн. Это ничего.

И потому решила напиться, но у меня от этого только голова разболелась до треска. Нам с Мимс даже поговорить не удалось! Я даже забыла положить мамину солонину и мюнстер на лед; пришлось их выбросить. Как там Дуг? Обними меня. Бедная Мимси. Боже.

Новостей особо никаких, говорит Фенн. Подождет до завтра, когда отчалим. Я проголодался.

Меня тошнит. Что тебе сделать? К тому же она забыла отдать мне почту, а я забыла спросить.

Принесу чего-нибудь из ресторана. Почта подождет. Что ты сможешь съесть?

Сьюзен садится и откидывает назад волосы обеими руками. Клубный номер три на пшеничном тосте с майонезом и картошкой. И среднюю «колу». Я лучше умоюсь и пойду с тобой; мне нужно пописать. Бедная, бедная Мимси!

Ресторан маленькой марины почти пуст. С воздушной базы туда-сюда с ревом летают флотские самолеты. Возвращаясь из дамской комнаты, Сьюзен говорит, что лицо у нее выглядит ужасно.

Нет, не ужасно. Как твои месячные.

Глаза у нее вновь наполняются. Мим не права, Фенн. Нельзя списывать детей со счетов лишь потому, что у них все хорошо.

Твоя сестра с приветом.

Не суть. Кто-то же должен учить и супердетей. Они имеют значение. А у меня это хорошо получается.

Лучше всех.

Не лучше. Но получается у меня хорошо, и то, что я делаю для смышленых деток, важно. Они сами важны. Если б я не преподавала в колледже, я б устроилась в самую академически элитарную частную среднюю школу, какую только смогла бы найти. Может, даже и в неполную среднюю. Одаренные дети драгоценны.

Эти воды мы далеко не раз уже исследовали и раньше, но Фенвик понимает, что курс по ним нужно проложить вновь – ради спокойствия Сьюзен. Дело не в том, что обездоленные городских трущоб не имеют значения, заново соглашаемся мы, или обездоленные из села, или старики, или беженцы, или преступники-рецидивисты, или кого ни возьми; среди них тоже можно время от времени отыскать и неграненый алмаз, и минералы там найдутся не хуже, и честная руда. Но блестящие и привилегированные тоже имеют значение – полированные алмазы, как называет их Сьюзен; и если она меньше антипопулистка, чем Леонардо да Винчи, кто отмахивался от массы человечества как от «простых наполнятелей нужников», то бесстыже более такова, нежели ее сестра, которая не готова признать, что юный Моцарт в каком бы то ни было значимом смысле ценнее полу-умственно-отсталой и беременной четырнадцатилетки, сбежавшей из заведения для заблудших девиц. Кроме того, у нее, у Сьюзен, есть собственные сильные и слабые места: она будет попусту растрачивать свои лучшие таланты, обучая английскому как второму языку новоприбывших кубинских беженцев.

Между нами, все эти проповеди – как ломиться в открытую дверь. Но хоть сестрам сегодня днем и