будущем подобные места было принято называть глухими чигирями, и мне со своими бытовыми представлениями казалась нереальной бытность деревни, к примеру, без дорог. Деревня — это же телеги, перевозка сена, зерна и прочего — так? Потом, торгуют они с кем-то? Ну, хоть немного? Дороги где?

На третий день (мы же как бы всё ближе) я не вытерпел и на привале про дороги-таки спросил.

— Нет, долога нету, — помотал головой старший из проводников, Чипича. — телега не ехать. Только лосадь. Толба везут, да. Сумка такой. Мех мала-мала толгуют, цяй покупают, полох. Мала толгуют. Всё сам себе делать могут. Цюзых не люби.

— Староверы, похоже, — пробормотал я больше про себя, но Ефим услышал:

— Староверы, Семён Семёныч, они тоже разные бывают. Лишь бы не хлысты да не дырники. А нормальные которые — так пущай и двуперстием крестятся, Бог у нас един.

Будем надеяться. Не хотелось бы в такую даль зря стаскаться. К тому же, проводники в саму деревню лезть не очень хотели, и оленей заберут. Что будем делать, если нам от ворот поворот покажут? К перспективе добраться из этой глухомани до любого поселения без чужой помощи я относился весьма скептически.

К вечеру четвёртого дня наше путешествие окончилось в небольшой долине, носящей явные следы сельскохозяйственной деятельности — уж квадраты полей, даже присыпанные первым тоненьким снегом, я могу узнать.

— Смотли, Семёна, — шептал проводник, затаившись за еловой порослью на въезде в долинку, — вон тама, видися — сабол из палка?

Забор я видел. Очень даже внушительный забор. И даже не из «палка», а из серьёзных брёвен с заточенными верхушками — частокол. И даже конструкции по углам навроде сторожевых вышек. И ворота такие, что без тарана не взять. Перед воротами, кстати, дорога была — заворачивающая к полям, малоезжая, но ухоженная. За частоколом виднелись крыши добротных домов, в глубине просматривалась башенка деревянного храма с деревянной же чешуйчатой луковкой над ней.

— Всё, туда иди, мала-мала двель стуци, — напутствовал меня Чипича. — Пласяй.

— Прощай, не поминай лихом, — я пожал эвенку руку и нашарил в кармане свёрточек с золотом, на который у меня была основная надежда. — Пошли, Фима.

Первое, что произошло, когда мы постучались в глухие ворота — по ту сторону раздалось низкое угрожающее рычание. Собаки. И, судя по голосам, не мелкие.

Со стороны левой «вышки» металлически щёлкнуло:

— Чего надо?

Тут Ефиму удалось меня до некоторой степени поразить. Он сдёрнул с головы шапку и перекрестился самым что ни на есть старообрядческим двуперстием:

— Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу… — и замолчал. Я автоматически повторил за ним жест — скорее от неожиданности, честное слово.

— … и ныне, и присно, и во веки веков, аминь, — через паузу откликнулись с вышки.

Я смотрел на Ефима, подняв брови.

— Здороваются они так, — шепнул он, — как в монастырях.

— Эва! Хоть бы предупредил.

На другой вышке тоже сухо щёлкнуло:

— Вы, там — без фортелей! На мушке вас держим. Заходите по одному. Впусти их, Савватий.

За воротами оказалось столько дюжих мужиков, что им и ружья не понадобились бы — достаточно было стенкой по нам пару раз промчаться. В пять минут нам учинён был форменный допрос: кто такие, откуда, куда и зачем мы движемся и каким образом их нашли? Основным допросчиком был батюшка, косая сажень в плечах.

Запираться, в общем-то, было бесполезно, так что про помощь эвенков мы сразу рассказали, а про то, почему — поведали горькую повесть об облыжном навете в поджигательстве. Второе неожиданно вызвало живое сочувствие — потому что мы внезапно оказались пострадавшими от неправедных властей, от которых их предки тоже много претерпели. Почти что братья по несчастью.

Ефим продолжал играть первую скрипку, красиво попросив не выставлять нас за ворота, а смилостивиться Христа ради и позволить пожить хоть до весны, а я нашарил в кармане свой узелок и вместо того, чтоб выдать заготовленную фразу об оплате за проживание, неожиданно для себя выдал:

— И вот, мы бы хотели пожертвовать на храм, — и протянул узелок батюшке.

Тот развернул. Сложил губы, почти как недавно шаман:

— Что же, похвальное намерение. Может, и заблудшие вы души, но стремитесь к свету и познанию истины. Однако, для окончательного решения нужно согласие всей общины, а часть мужей шишковать ушли, будут через неделю. Онуфрий! Посели пока братьев в малом домике за церковью. Как все соберутся, будем решать.

Мы с Ефимом чинно пошагали за обозначенным Онуфрием, радуясь хотя бы временному решению вопроса. Осторожный оптимизм внушало и то, что батюшка обозвал нас братьями. Хотя, может быть, он по привычке оговорился.

Глава 13

1

Проснулся я рано утром, еще до рассвета, с единственной мыслью: «Какого хрена?!!»

Мы с Ефимом все последние месяцы только тем и занимались, что плыли по течению. Старый добрый принцип: «Дают — бери, бьют — беги». Нас разыскивают полиция и местная мафия, которой успели отдавить мозоли? Окей, прячемся в глухомани. Вопрос на засыпку: а дальше-то что? Ведь нельзя же вот так всю жизнь бегать и прятаться. Это и не жизнь вовсе, а бег… причём, по граблям.

Быт старообрядческого скита, кстати, не понравился ни мне, ни Ефиму. Хоть мы и косили под своих, усердно крестясь двуперстием и поминая Иисуса с одной буквой «и», но нам крупно не повезло. Староверы строго делились на два неравных сообщества. Одно, хоть и ущемляемое законами империи, стало неким аналогом православных протестантов, то есть ребята усердно трудились и зарабатывали денежку. Причём немалую, достаточно вспомнить Савву Морозова. А другое — наши нынешние не особенно гостеприимные хозяева. Эти фанатели до такой степени, что даже мысль о керосиновой лампе почитали грехом. Иными словами, из попаданца в XIX век я стал попаданцем в XVII столетие, аккурат во времена царя Алексея Михалыча. Во всяком случае, жили насельники скита ровно так, как описывали те почти былинные времена. Лучина — наше всё.

Впрочем, я не совсем справедлив: свечи собственной выделки у них были, ребята бортничали, собирали мёд и воск. Но хозяйство вели именно так, как было принято при папаше Петра нашего Первого. А может, и ранее. Во всяком случае, когда Ефим заикнулся насчёт двуручной пилы, Онуфрий только плюнул: мол, бесовское приспособление, кое антихрист — то есть, Пётр Алексеич — на святую Русь из