– Как думаешь, махатмушка, – отвернувшись от окна, обратилась она к раскинувшемуся в нирване кармическому супругу, – нам этих дураков на колья посажать али коноплю сеять заставить, когда наши славные ребята их в плен заберут?

– Кумарис, – равнодушно бросил махатма. Аленка рассмеялась смехом заработавшей гильотины:

– Какой же ты у меня премудрый, махатмушка! Как все верно рассудил! Направим мы пленников в лечебно-трудовое обиталище, сделаем из них рабов послушных и просветленных…

Аленка присела у ложа, на котором томно лежал абсолютно нагой вашнапупский учитель, и поднесла к вспухшим от тайных страстей губам мундштук кальяна. Она курила до тех пор, пока в ее глазах не появилось нечеловеческое стеклянное свечение, а в ушах не зазвучала особенная музыка.

– Иду к тебе, махатмушка мой, – страстно и медленно прошептала узурпаторша, откладывая мундштук. Дернула за шнурок, стягивавший у горла ее холщовую хламиду, и потянулась – томная, обнаженная, изголодавшаяся по страсти…

– Возьми меня… в свою нирвану, – простонала Аленка, изгибаясь, дергаясь и блаженствуя оттого, что ее кармический супруг более не сонлив и не томен. Ах, теперь я до конца, до конца понимаю… священное значение лингама!

Махатма не поленился растолковывать Аленке это самое значение часа три. После чего лжецарица, распростершись на ложе, только слабо стонала. Наслаждение переполнило ее всю, до кончиков ногтей. И дополнительную остроту этому наслаждению придавала мысль о том, что в то самое время, когда Брахма Кумарис просветлял ее, свою кармическую супругу, по самое не хочу, на Красной площади лилась кровь ее врагов. Этих болванов. Богатырей-контрактников…

Аленка ласково коснулась кончиками пальцев священного лингама и сказала, любуясь удовлетворенной физиономией Кумариса:

– Мы с тобой весь мир просветлим и к себе под ноги постелем! От союза магии и религии еще никто живым не уходил! Принести тебе еще кумарчику?..

А на Красной площади меж тем сеча достигла своего апогея. Богатыри, израненные (но все пока живые), хрипели и едва держались на ногах. Их же смуглокожие противники, казалось, абсолютно не пострадали ни от мечей, ни от топоров, ни от стрел меткого отрока Арефия…

– Колдовство, – прохрипел из последних сил Микула Селянинович, и тут костлявый противник вонзил ему в неприкрытую кольчужной сеткой руку конец своего копья-иглы. Микула туг же рухнул как подкошенный.

– Микулу убили! – взвыл Ставр Годииович, взмахнул мечом, и тут под мышку его кольнула такая же игла. Помутилось у него сознание, и великий богатырь упал рядом с Микулой.

Постепенно смуглокожие перекололи таким манером весь богатырский отряд. Спасся только юный Арефий. Сбросив ненужные доспехи, он затерялся в сердобольной, но по причине страха бездействующей толпе зрителей. Арефия, прекрасного телом и бледного ликом, подхватили и унесли в здоровенной бельевой корзине подальше от места бойни две дебелые девицы-прачки. Дальнейшая судьба смазливого витязя неизвестна, но, впрочем, вполне предсказуема… А всех остальных богатырей, что полегли от колдовских уколов, свезли на пяти подводах в лечебно-трудовое очистилище.

– Издам-ка я указ очередной, – неторопливо одеваясь и наливая себе конфискованного у кого-то из винокуров вина, сказала Аленка, – О беспощадной борьбе вредных привычек с вредными привычками. Ничего звучит, а, махатмушка?

– Вшивня публичайнья, – хмыкнул махатмушка. После мощного сеанса просветления он ходил по комнате осторожно и широко расставив ноги. Ом какурис на-дурис шудрус?

– Об том не заботься! – махнула рукой Аленка. Вредной привычкой объявить можно что угодно. Был бы указ… И зря ты упрекаешь меня, что не о том я мыслю. О том, дорогой! Вся, вся власть будет у нас в руках, как только…

– Сутракали.

– Да. Альманах-книга. Не переживай. Она у нас будет. Нынче наше время и наше царство.

Злые арджуны глумятся над нами,

Шива и Кали нас злобно гнетут!

Пляшут брахманы на нашем лингаме

И заунывные песни поют'

Но мы поднимем, если сумеем,

Меч супротив иноземных злодеев!

Карму отчистим, самсару порушим

И постоим за родимые души!

На бой кровавый,

С палкой корявой,

Выйди, великий могучий народ'

Бей всех налево

И бей всех направо,

А потом наоборот, трам-пам!

Народные заступнички из Теплого Стана медленно приходили в себя под лихой, маршевый мотив этой песни. Песня пелась неким старческим голоском, негромким, но весьма задорным и боевым. Видимо, этот задор и помог богатырям окончательно возвратиться к адекватному восприятию окружающей действительности.

– Где это мы? – едва размыкая пересохшие уста, простонал Микула Селянинович. Голова у него болела так, словно в ней табун хороших лошадей прогнали туда-обратно на полном скаку. Богатырь осторожно принялся открывать глаза. Получалось плохо.

– А ты испей-ка водицы, родимый, полегчает… – прервав песню, обратился к богатырю тот же голос, выдававший своего хозяина как древнего и обильно одаренного сединами и морщинами старца.

Микула разлепил-таки мутны очи и узрел пред своими устами глиняный ковшик с плещущейся в нем водой.

– Не травленая ли? – вяло пошутил он.

– Что ты, голубчик, господь с тобой! Нешто Иван Таранов когда кому отраву совал?! – даже возмутился старичок, а богатырь, услыхав это имя, окончательно разлепил глаза и пришел в себя, глядя на собеседника с печалью и ужасом.

– Неужто это и всамделе ты, знаменитый пивовар? – залпом выпивая воду, спросил Микула.

– Я, – грустно подтвердил Иван Таранов, подавляя едва слышный горестный вздох.

– Изменился ты… – протянул Микула. В самом деле, знаменитый когда-то на все Тридевятое царство пивовар Иван Таранов, выглядевший бодрым, веселым и бойким на словцо сорокалетним мужичком, теперь напоминал собою иссохшего столетнего старца-схимника. Кожа Ивана Таранова вся сморщилась, ровно скорлупа редкостного грецкого ореха, и цвета стала нечеловеческого; буро-зеленоватого. На голове вместо волос рос редкий белесый пух, таким же пухом обросли и уши, напоминавшие, скорее, не человечьи, а нетопырьи. Только глаза, в лишенных ресниц веках оставались прежними – большими и печальными. Обряжен был видоизменившийся пивовар в сероватый длинный халатик с капюшончиком и стоял, опираясь на кривоватую палку из неошкуренного дуба. Микула не вынес такого зрелища и пустил едкую богатырскую слезу.

– Учитель… то есть мастер Иван Таранов, что ж они с тобой содеяли!!!

– Поплачь, поплачь, Микулушка, – с ласковым вздохом сказал Иван Таранов, – Я-то уж свое отплакалси.

– Нет! – тут же взял себя в руки именитый богатырь. Не подобает воину слезы лить! Лучше расскажи-ка ты мне, старинушка, кто довел тебя до жизни такой и что это за палаты странные, непонятные на вид, в коих мы находимся?