«Я сделала то, из-за чего куча народу потеряла голову, а еще стало невольной причиной смерти нескольких наших знакомых», а мама в ответ: «Солнышко, мы об этом обязательно поговорим, но, может, твоя подруга хотела бы чего-нибудь выпить? Не отказалась бы от сэндвичей? Или пиццы? Фрэнки? Фрэнки? Ты меня слышишь? Твоя подруга не отказалась бы от пиццы?»

Мэззи с секунду пристально меня разглядывала.

— Вы не могли бы дать мне номер своего мобильного? До сих пор я звонила вам исключительно на домашний. Просто чтобы оставаться на связи.

Мне показалось, что она подозревает, будто я могу в любой момент сесть на самолет и улететь в первую попавшуюся страну, оставив ее с носом и статьей, которую никто не захочет опубликовать. Что ж, Мэззи была достаточно умна.

Сверяясь с ее визиткой, я отправила ей со своего телефона текстовое сообщение, и Мэззи кивнула и добавила меня к своим контактам. Мы поднялись из-за стола. У меня в запасе оставался корн-дог, и только я протянула за ним руку, как Мэззи спросила:

— Откуда это?

Я рассеянно поглядела на корн-дог, пытаясь сосредоточиться:

— Постер?

— Слова, текст на нем, — пояснила Мэззи. — Откуда это?

— Из меня, — ответила я, не зная, что еще сказать.

Мэззи смотрела на меня в течение нескольких секунд, и я догадалась, что она повторяет текст про себя. Я как будто слышала каждый слог по отдельности и всю фразу целиком, поскольку прекрасно знала, как она звучит.

— Давайте не откладывать разговор, — сказала на прощание Мэззи.

Я не стала возражать и, как только она ушла, макнула корн-дог в горчицу и съела его в два укуса.

Глава четырнадцатая

По окончании средней школы я получила стипендию и оказалась в небольшом гуманитарном колледже в штате Кентукки, где и встретила Аарона. У меня появились друзья. Я чувствовала, как развиваюсь в этих открытых пространствах, тусуясь с людьми, которые в школе были такими же, как я, и теперь бывали приятно удивлены тем, что способны, черт возьми, поработать над собой и стать немного круче. Моей специализацией стали английский язык и литература, и время от времени я шокировала своих преподавателей тем, что некоторые положенные по программе книги успела прочитать раньше. На них это производило приятное впечатление, и потому мне уделяли немного больше внимания, чем другим студентам, а я, в свою очередь, чувствовала себя такой взрослой, что четыре года в колледже решила заниматься всем, чем скажут заниматься мои преподаватели.

На четвертом курсе у меня была самостоятельная работа под руководством доктора Бёрра Блаша, старого чудаковатого профессора литературы, который собирался выйти на пенсию в конце учебного года и, насколько было известно, за последние десять лет не вел ни одного курса из тех, на которые в том году можно было бы записаться. В его распоряжении был огромный кабинет при библиотеке, причем с тремя диванами (как он впоследствии мне объяснил, у каждого дивана была своя функция: один для общения, второй — для чтения, третий — для сна), и я ни разу не видела профессора в каких-либо других местах на территории кампуса, как будто каждое утро он телепортировался в свой кабинет, а вечером возвращался домой каким-нибудь подземным тайным ходом. Я выбрала его не случайно, мне хотелось показать кому-нибудь из преподавателей мой коулфилдский роман, но так, чтобы этот преподаватель не имел какого-либо отношения ко мне, чтобы потом сомневаться: а может ли он написать положительную характеристику студентке, пишущей фанфики[58] по мотивам книжек про Нэнси Дрю? Если мой роман ужасен, то единственным человеком, который об этом узнает, будет чудаковатый старик, который, скорее всего, преставится в своем кабинете в день выхода на пенсию.

Наведя некоторые справки в библиотеке, я выяснила, что доктор Блаш в те годы, когда он действительно преподавал студентам, специализировался на американской литературе девятнадцатого века и написал, ко всему прочему, роман «Гекльберри Финн в России», в котором Гек завоевывает сердце Ольги Николаевны, дочери императора Николая I, и за это его по всему материку преследуют лейб-гвардейцы. Совершенно безумная книга, где в какой-то момент возникает Том Сойер в компании ручного сибирского тигра, чтобы помочь Геку и Ольге спастись из горящего здания и тут же исчезнуть со сцены. В итоге Гек становится царем, императором всероссийским, и решает покорить всю Европу. Дочитав это произведение до конца, я подумала, что профессору Блашу должен понравиться мой роман про девушку-антипода Нэнси Дрю.

Видимо, мое появление на пороге его кабинета настолько шокировало профессора, что он подписал бланк, лишь бы от меня отделаться, но я таки успела всучить ему распечатанный экземпляр рукописи, и после этого я его не видела, хотя стучалась в его дверь более месяца. И вот, стоило мне опустить руки, как я получаю в почтовом отделении кампуса письмо, причем на настоящей почтовой бумаге, в котором доктор Блаш приглашает меня на беседу в свой кабинет. Во время нашей встречи он заявил, что, по его мнению, книга очень неплоха. «Подрывная!» — повторял он снова и снова. «Такая странным образом подрывная, понимаете? Это ведь так и задумано, верно?», на что я сказала, что да, именно так и задумано, надеясь, что он не станет и дальше меня раскручивать. Далее он признался, что читал романы про братьев Харди[59] и Нэнси Дрю своим восьмерым детям, испытывая к персонажам одновременно и симпатию, и острое раздражение, так как слишком уж они все были положительными. «Ну не бывает, чтобы два брата в какие-то моменты не лупили друг друга из-за какой-нибудь фигни, вы согласны?» — спрашивал профессор, и, как по мне, было бы классно посмотреть, как Фрэнк сбрасывает Джо с балкона из-за поломанного микроскопа.

Когда доктор Блаш вернул мне рукопись, я увидела, что он ее построчно отредактировал, сделав все пометки аккуратным почерком красными чернилами; по его словам, чтобы получить высший балл, мне достаточно внести предложенные им исправления, в основном грамматические, потому что, подчеркнул он, с грамматикой у меня просто кошмар. Работа над ошибками была проделана, и остаток семестра я провела, сидя по вторникам и четвергам на его диване, предназначенном для общения, делая домашние задания, а профессор в это время либо читал, либо кемарил; иногда мы пили чай, и он говорил о литературе, признаваясь, что понимает в ней очень мало. Он был очень добрым и милым. В конце года он сказал мне, что жена его внука — литературный агент в небольшом, но престижном нью-йоркском агентстве и что он послал ей мою книгу, и та