рассказы очевидцев? Фрэнки, я ничего не понимаю, ради бога, скажи, что…

— Это я сделала. — В моем голосе прорезались истеричные нотки. — Я заварила тогда всю эту кашу. Я сделала тот постер и сочинила ту надпись.

— Замолчи, — Аарон нахмурился. — Фрэнки, ты огребешь кучу неприятностей, если ей все это наплетешь. Она — репортер, поэтому…

— Но я действительно это сделала. В то самое лето. Я сочинила текст, сделала постер и развесила его по всему городу, а потом стали происходить какие-то странные события, и все вышло из-под контроля. Поэтому я никогда никому об этом не рассказывала.

— В том числе мне. Даже мне! Но почему, черт возьми?

Я потянулась к нему, и он позволил до себя дотронуться, что было с его стороны проявлением доброты. Я обняла его.

— Аарон, я никому об этом не рассказывала. Понимаешь? Я не могла.

— Однако кому-то ты должна была рассказать, раз этой даме стало известно.

— Это сложная история, — сказала я. — Она вроде бы что-то такое подозревала, спросила меня, и я ответила «да». И теперь она хочет об этом написать. И все про это узнают.

— Блин, Фрэнки, послушай. Ты же знаешь, Маркус — адвокат, поэтому нам в первую очередь следует обратиться с этим к нему.

— Твой брат работает с иммиграционным законодательством. Он не шарит в подобных делах.

— По крайней мере он шарит в терминах. Он мог бы составить письмо-предупреждение. Или подать иск о защите чести и достоинства.

— Аарон, ты не понимаешь? Ты меня слышишь? Я это сделала. Я. Это я сделала постер. «Окраина». Ты же читал про Окраину? Так это я написала. Это я сделала постер.

— По-моему, если сейчас вынести это на публику, это будет смахивать на диффамацию, — заявил Аарон, так рьяно стараясь меня защитить, что мне от этого стало только хуже. — Вынести на публику то, что ты сделала, будучи несовершеннолетней, смахивает на клевету. Ты разве не знаешь, что доступ к этой информации должен быть закрыт, потому что тебе тогда не исполнилось восемнадцати?

Меньше чем через час должна была вернуться Джуни. Мы не собирались тратить это время на поиск в интернете статей с ключевыми фразами типа «массовая истерия юридическая ответственность срок давности по делам несовершеннолетних» и читать потом двадцать страниц с результатами нашего поиска. Уже поздно было этим заниматься. Все уже случилось, история мною уже написана.

— Я считаю, что тебе следует поговорить с Жюлем, — сказал Аарон ни с того ни с сего, имея в виду моего литературного агента. — По-моему, тебе следует проинформировать об этой ситуации и своего издателя. Потому что она может их не обрадовать.

— Разумеется, я их проинформирую, но сейчас мне немного не до этого.

— Это, несомненно, может отразиться на твоих продажах. Не исключено, что твою следующую книгу даже не захотят издавать.

— Я понимаю, тебе сложно с ходу переварить всю эту информацию, но неужели ты считаешь, что мой издатель расстроится оттого, что дамочка, пишущая про малолетнюю преступницу, сеющую хаос в своем маленьком городке, окажется причиной Паники в Коулфилде?

— Ты же вроде как ролевая модель…

— Вовсе нет. Я не настолько для этого знаменита. Аарон, сосредоточься. Ты меня понимаешь? Я рассказываю тебе об этом здесь и сейчас, тебе и никому другому. Только тебе. Мне следовало рассказать об этом раньше, но мне кажется, что через несколько дней ты все это обдумаешь и признаешь, насколько хреновой идеей было бы рассказывать тебе об этом в какой бы то ни было момент наших отношений. Поймешь, что у нас никогда не было подходящего для этого времени. Правильно? Да и сейчас не подходящее время, я это понимаю. Однако так получилось, и я тебе об этом рассказываю.

— Но о чем именно ты мне рассказываешь?

— Аарон, послушай, это я сделала. Я не шучу. У меня хранится оригинал постера, самый первый изготовленный мною экземпляр. С него я наделала сотни и сотни копий и развешивала их по городу, а потом стали происходить странные вещи, на которые я уже не могла повлиять.

— Я недавно видел эти постеры у нас в городе, — неожиданно сказал Аарон. В частности, на доске объявлений в библиотеке. Помнишь, я говорил тебе, что видел их и как это было странно?

— Помню.

— Так это ты его повесила?

— Что? — спросила я, чтобы выиграть время. — Повесила что?

— Постер, Фрэнки! Это ты повесила постер на доске объявлений в нашей местной библиотеке?

— Да, — ответила я, — это я его повесила.

— То есть ты продолжаешь этим заниматься. Походу, ты никогда и не переставала этим заниматься.

— Не совсем. Не так интенсивно, как раньше, но да, продолжаю.

— Зачем? — спросил Аарон. Он почти кричал. — Фрэнки, черт, все это так стремно. И ты… вдобавок ты таскаешь эту футболку в доме.

— Господи, Аарон, эта долбаная футболка не представляет собой никакой угрозы. Ничего запрещенного я в дом не приносила.

— Приносила. Еще как приносила. Достаточно этого постера.

— Я-то думала, ты рассердишься, что я не рассказала тебе об этом раньше, но, похоже, ты сердит из-за того, что в доме у нас находится некий физический предмет. И это в высшей степени странно.

— Это все в высшей степени странно! — Аарон мог повысить голос, когда бывал в замешательстве, словно мир от этого должен был сообразить, что ему, то есть миру, нужно прояснить себе какую-то хрень, иначе ситуация выйдет из-под контроля. — Я сердит потому, что ты мне не рассказывала, потому, что ты мне лгала, а еще я сердит потому, что ты продолжаешь развешивать свои постеры и держишь их у нас в доме, и, по-видимому, одержима чем-то, что происходило двадцать лет назад.

— Вообще-то, это происходило со мной. Это происходило со мной, поэтому я этим действительно одержима. Звучит непонятно, я знаю, но я не могу взять и объяснить все за полчаса, чтобы потом все стало прекрасно. Но, Аарон, я хочу, чтобы ты понял: я не жалею. Я не жалею, что сделала это. И никогда не пожалею.

— И не жалеешь, что никогда мне об этом не рассказывала? — спросил он, и, казалось, он сейчас заплачет.

— Конечно, жалею. Еще как. Но я вообще никогда никому не рассказывала. Я своей маме об этом не рассказывала, понимаешь? Никогда и никому… А что, ты тогда на мне не женился бы?

Аарон не ответил.

— Аарон?

— Не знаю, как объяснить. Такое чувство… что лучше бы ты призналась мне в измене. В этом было бы хоть какое-то рациональное зерно, понимаешь? Ты совершила некий поступок, который, хочу я этого или не хочу, изменит нашу жизнь, и