силы. Полноценный отдых и питание, подобных которым у нее не было с тех пор, как она вернулась домой.

Дом.

Сама мысль об этом, о том, что означало это слово, прошла сквозь нее, как паяльник. Разбойники уничтожили его так же, как уничтожили ее родителей, сожгли дом, который папа построил своими руками, и использовали пламя, чтобы разжечь костер поменьше, на котором они заживо поджарили ее маленького брата. Они заставили ее смотреть и повалили в грязь, пока она корчилась и кричала. Лидер, которого они звали Гленн, отрезал ей косички ножом, как будто для какого-то трофея, угрожая сделать то же самое с другими частями ее тела.

“Я мог бы отрубить тебе эти маленькие сиськи”, - сказал Гленн. — Сделать из них вяленое мясо. Теперь, когда ты отведала человеческого мяса, ты знаешь, каким оно может быть вкусным.”

“Я ничего такого не знаю”, - сказала она. “Я не такое животное, как ты”.

“О, но это так”.

Делия смахнула слезы. “Я сделал это только для того, чтобы жить”.

“Вот именно. Просто животный инстинкт. Мы все животные, малышка, будь мы людьми или зверями. Единственные, кто выше этого различия, — это боги, но какую ценность они доказали сегодня?” Она вздрогнула, когда он потянулся к ее шее. Он сорвал с нее ожерелье с распятием и поднял его вверх. “Что дал тебе Яхве, чтобы заслужить такое поклонение? Что он за вялый демиург? Все, что я вижу здесь, — это страдания и смерть, твои родственники мертвы и варятся в наших животах. Что хорошего в Боге, слишком бессильном, или равнодушном, или откровенно садистском, чтобы допускать такие вещи? Разве это не заставляет тебя задуматься, или ты слишком простая деревенская девушка, чтобы сомневаться в таких вещах?”

“Меня не удивляет, что такой злой человек, как ты, не знает Бога”.

Гленн рассмеялся над этим. “Зло? Как и любой мужчина, я делаю то, что мне нужно, чтобы эта жизнь приносила мне удовлетворение. Как же тогда я могу быть злым? Потому что я не подчиняюсь произвольным правилам, установленным меньшими людьми, которые были до меня?”

“Ты убил мою семью. Ты убил маленького мальчика.”

Гленн наклонился вперед, по-видимому, взволнованный дебатами. “А что, если для него это было бы лучше всего?”

“Ублюдок!”

“Что, если грехом было не убийство его, а создание его в первую очередь?” Глаза Гленна вспыхнули, его улыбка была дьявольской и острой. “Продолжение рода — это акт жестокости. Когда твои родители трахались, это было для их удовольствия, и когда они привели тебя и твоих братьев в этот мир, это тоже было для их же блага. Они держали сперму твоего папы в качестве домашнего любимца. Продолжение рода всегда идет на пользу творцам, а не созданным. В этом нет ничего согласованного. Родители получают ребенка, которого они полностью контролируют, чтобы формировать и манипулировать им по своему вкусу и образу. Все, что получает ребенок, — это билет в мир опасностей, боли и разврата. Если у ребенка есть душа, как утверждает ваша архаичная религия, то, несомненно, эта душа существовала в мире и гармонии на каких-то небесах, прежде чем прийти в этот мир только для того, чтобы испытать потерю, старость и смерть. Если эта душа затем вернется на небеса, с которых она пришла, какой смысл вообще быть живой?”

Делия не ответила. Ее грудь вздымалась от рыданий, делая это невозможным.

“Видите ли, — сказал Гленн, — вы, люди, ” настоящий парадокс. Вы — единственный вид, осознающий свою собственную смертность. Ваше понимание собственной слабости — предвидение того, что вы умрете, — лишает вас способности функционировать как обычные животные и гарантирует вам трагическую жизнь. Само ваше сознание калечит вас. Итак, вы занимаетесь самообманом, думая, что существует такая вещь, как мораль, что человеческая жизнь имеет значение. Я знаю это, потому что когда-то был одним из вас.

“У вольфена нет таких иллюзий. Он возвращает себе зверя внутри и отказывается от банальностей, которые мешают его человечности. Да, мы убили твоего младшего брата, но что такое один момент боли против целой жизни, полной боли? Человеческое деторождение — это истинное моральное зло, ибо человеческие страдания и смерть не могут существовать без него”.

Он схватил ее за подбородок, и, хотя Делия сопротивлялась, это было бесполезно.

“Теперь, — сказал он, — с другой стороны, если бы я поместил в тебя ребенка-волка, это не было бы таким уж злом. Волчонок с рождения сильнее тех, кто становится волчонком позже в жизни, потому что ему не нужно разучиваться тому, чему его научили люди. Рожденному волчонку никогда не мешает человеческое чувство добра и зла, ибо он знает, что есть только одно право — право на его собственные нужды. Поскольку он преследует ее без сожаления, он меньше страдает. И хотя и волки, и люди умирают, для волчат это необязательно. Мы — оборотни, всегда способные к трансформации. Есть шанс на что-то лучшее, на новую форму. И если волфен может стать бессмертным, то он хозяин своей собственной души, и тогда, опять же, какая польза от вашего Бога?”

Делия стиснула зубы и сумела высвободить голову из рук Гленна.

“Бог даст мне силы идти дальше, — сказала она, — чтобы я могла жить, чтобы убить тебя за все, что ты сделал”.

Лицо Гленна помрачнело, но только на мгновение, затем он улыбнулся шире, чем за весь день. “Ну вот. Возможно, ты только что все изменила.”

Он встал и отряхнул грязь и засохшую кровь с колен. Делия сидела в траве, ожидая смертельного удара, которого так и не последовало.

“Иди за нами”, - сказал Гленн.

“Я так и сделаю”.

“Я в этом не сомневаюсь. Ты учишься, фермерская девочка. Я вижу в тебе что-то особенное. Что-то холодное и злое. Я вложил в тебя яд, и мне будет забавно посмотреть, как он прорастет. Да, я думаю, я увижу тебя снова, и я действительно говорю, что с нетерпением жду этого.”

“Не так сильно, как я. Я убью тебя или буду утащена в ад, пытаясь. Это обещание, и это Божья истина”.

Гленн в последний раз сверкнул на нее клыками, а затем повернулся и ушел. После их пира самый молодой