Полоса была ровной, без ям и бугров, поэтому я старался не включать без нужды мой фонарь в обтянутом резиной корпусе.

Я не знал, насколько далек обрывистый край утеса от конца травянистой полосы, и не собирался проверять это с риском для жизни. Я встал на четвереньки и пополз, освещая путь светлячком. Я достиг края через пять минут и сразу же обнаружил то, что искал. Глубокие борозды на кромке утеса - дюймов восемнадцать шириной и до четырех дюймов глубиной. Следы были не очень свежими. Это были следы, оставленные самолетом "Бичкрафт". Они запустили моторы, дали полный газ и выбили подпорки. Не набрав достаточной скорости, чтобы подняться в воздух, самолет без единого человека на борту перевалил через кромку утеса, пропоров при движении эти канавы, и упал. Это было все, что мне нужно - это и еще дыра в обшивке шлюпки Оксфордской экспедиции, и еще круги под синими глазами Сьюзан Кирксайд. Теперь я не сомневался.

Мне повезло, что я подошел к замку именно в этом месте если бы я подошел с другой стороны, с подветренной, я бы ни за что не уловил запах табачного дыма. Очень слабый запах, ничего похожего на вонючие сигары дядюшки Артура, и уж совсем слабенький по сравнению с карманным арсеналом отравляющих веществ Тима Хатчинсона, но тем не менее это был табачный дым. Кто-то у ворот курил сигарету. Общеизвестно правило, что на посту нельзя курить. С этим я полностью согласен. Я взял пистолет за ствол и стал осторожно красться вперед. Часовой стоял, прислонившись к воротам, силуэт его был виден плохо, но огонек сигареты был великолепным ориентиром. Я подождал, пока он сунет сигарету в рот третий раз, и в тот момент, когда она ярко разгорелась, почти ослепив часового, шагнул вперед и ударил рукояткой пистолета в то место, где должен был находиться его затылок. Он стал валиться назад, я подхватил его, и тут что-то больно ткнуло меня в ребро. Штык, и что характерно - очень острый штык. Штык был примкнут к винтовке "Ли-Энфилд 303". Весьма воинственно. Это уже не похоже на обычную предосторожность. Наши друзья забеспокоились всерьез, а я понятия не имел как разузнать, что им известно и что они предполагают. Время теперь работает против них так же, как и против меня. Через два часа рассвет.

Я взял винтовку и осторожно двинулся к кромке утеса, прощупывая штыком землю перед собой. Когда у вас в руках винтовка со штыком, у вас в запасе лишних пять футов до края, за которым начинается вечность. Я нашел этот край, отступил назад и сделал сбоку две параллельные царапины на мокром торфе, обрывающемся у самого края. Потом вытер приклад и бросил винтовку на землю. На рассвете караул сменят, и тогда, надеюсь, они придут к тому выводу, какой мне нужен.

Удар был не так силен, как мне показалось, часовой уже шевелился и слабо стонал, когда я вернулся. Это было к лучшему, а то пришлось бы тащить его на себе. Я был не настолько в форме, чтобы таскать на себе кого-то. Я затолкал ему в рот носовой платок, и стоны прекратились. Это опасный метод, я знаю - пленник с простудой или разбитым косом через четыре минуты умирает от удушья. Но у меня не было времени изучать его носоглотку, тем более, что речь шла о выборе между его жизнью и моей.

Он поднялся на ноги через две минуты. Он не пытался убежать или оказать сопротивление, потому что в тому времени ноги у него были спутаны, руки крепко связаны за спиной, а дуло пистолета приставлено к шее. Я велел ему идти, и он пошел. Через двести ярдов, там, где дорога пошла под уклон к пирсу, я заставил его отойти в сторону, связал вместе запястья и лодыжки и оставил в таком положении.

Разглядывая накануне замок с высоты, я убедился, что выстроен он с соблюдением законов симметрии в виде буквы "П" с внутренним двориком между ее ножек. Выло логично предположить, что если парадная дверь находится посреди перекладины "П", то центральная лестница будет прямо напротив, И похоже, посреди вестибюля должен быть проход.

Так оно и было. Ступени были там, где им надлежало быть. Десять широких ступеней, а затем площадка и две лестницы - в правое и левое крыло. Я выбрал правую лестницу, потому что именно с этой стороны я увидел неясный отблекс света. Шесть ступеней второго пролета, еще один правый поворот, восемь ступеней вверх и я на лестничной площадке. Двадцать четыре ступени и ни одна не скрипнула! Я возблагодарил архитектора, который дереву предпочел мрамор. Здесь свет был много ярче. Я направился к источнику: это была щель между дверью и косяком не шире дюйма. Я припал к ней любопытным глазом. Все, что было видно, это угол гардероба, краешек ковра, угол кровати и, наконец, грязный ботинок. Храп в самом низком регистре напоминал какофонию в котельной мастерской средних размеров. Я толкнул дверь и вошел. Лица парня я не видел,поскольку шапка была надвинута на самый нос. На ночной столике стояли фонарь и полупустая бутылка виски. Стакана не было, но судя по внешнему виду этого типа: он привык к жизни простой и незамысловатой, не отягощенной условностями цивилизованного общества. Бдительный страж добросовестно подготовился к невзгодам хайлендской ночи перед тем, как сменить своего напарника у ворот. Но он не сделал этого, поскольку некому было его разбудить. Глядя на него, было ясно, что он готов ждать побудки хоть до ленча.

Но вполне вероятно, что он проснется сам, от собственного храпа, который мог разбудить и покойника. Похоже на то, что, проснувшись, он будет испытывать неутолимую жажду, поэтому я отвинтил крышку и всыпал в бутылку с полдюжины таблеток, взятых у старика-аптекаря в Торбее. Завинтил крышку, взял фонарь и вышел. Дальше была спальня, столь же грязная и в таком же беспорядке, как и первая. Можно было предположить, что здесь обитал караульный, которого я оставил лежать среди камней и кустов над пропастью.

Я перешел в левое крыло дома. Где-то здесь должна быть комната лорда Кирксайда. Она и была там - только его самого в ней не было. Один взгляд на содержимое гардероба убедил меня, что комната принадлежит именно ему, но постель лорда была нетронута.

Можно было предсказать, что в этом насквозь симметричном доме за спальней последует ванная комната. В ней не было никаких следов присутствия стражей, ее антисептическая чистота имела оттенок аристократизма. К стене был подвешен ящик с аптечкой. Я достал моток лейкопластыря и заклеил стекло фонарика так, чтобы осталось окошечко величиной с мелкую монету. Моток я сунул в карман. Следующая дверь была заперта, м запор, установленный во времена постройки Даб-Сгейрского замка, был весьма примитивным. Я вынул из кармана лучшую в мире отмычку - продолговатый кусок прочного целлулоида. Просунул его между дверью и косяком на уровне замка, повернул дверную ручку, протолкнул немного целлулоида, отпустил ручку, потом повторил процесс снова и замер. Щелчок мог разбудить моих приятелей-караульных, а уж того, кто был внутри,- тем более. Но я не уловил никаких признаков движения.

Я открыл дверь примерно на дюйм и снова замер. Внутри комнаты горел свет. Я сменил фонарик на пистолет, встал на колени, низко наклонился и резко распахнул дверь. Потом встал, запер за собой дверь и подошел к кровати.

Сюзан Кирксайд не храпела, но она спала так же глубоко, как тот караульный в соседнем крыле. Ее волосы были стянуты синей шелковой лентов, лицо было открыто - не то что во время прогулок в ветреную погоду. Ее отец сказал, что ей двадцать один, но сейчас я не дал бы ей и семнадцати. Журнал, выскользнувший из ее рук, валялся на ковре. На туалетном столике стоял полупустой стакан с водой и бутылочка с таблетками немобутала. Видимо, забвение нелегко дается в Даб-Стейр, и я не сомневался, что Сьюэан Кирксайд находила его с большим трудом, чем другие.