— А я его на балу поцеловала, — выдает, заливаясь краской Лавон…

— Да, Лавон вот целовалась с ним, — невозмутимо продолжаю дальше. — И никто из нас не заболел. Никто! А Лали больна, хотя даже близко в эти дни с ним не общалась… Как так?

— Может, болезнь еще не проявилась? — снова принимается грызть карандаш Ванора.

— Может, — пожимаю плечами.

— Тогда такой вопрос, — нарушает молчание Гисберт. — Как они смогли заразить тех, кто был нужен? Все заболевшие учатся не просто не в одной группе, а даже на разных курсах и никак не пересекаются.

— Ну не скажи… — отрицательно качает головой Ванора. — Есть место, где мы все бываем одновременно — буфет на большой перемене.

— И как ты себе это представляешь? — фыркает одногруппник. — Злоумышленник взял под мышку зараженную лисмой крысу, предварительно надрессировав ее кусать по сигналу, и ходил среди толпы, указывая на потенциальных жертв? Тебя кусала крыса? — повернувшись к Лали, он внезапно задает ей вопрос. Соседка, слегка опешив, отрицательно качает головой, а Гисберт, ткнув в нее пальцем, продолжает вещать. — Вот видишь, ее не кусала!

Теория заговора, распадается, как карточный домик, но моя интуиция криком кричит, что он есть, что он существует.

— Это все справедливо, — медленно говорит Кейн. — Если болезнь существует. А если нет? Если камни просто заколдованы менять цвет, в зависимости от, скажем, родовой принадлежности, магических способностей, алхимического состава крови?

— Болезнь есть, — хмуро опровергаю его слова. — Талбот был явно болен. Я видела язвы.

— Но не заразилась! — поднимает вверх палец Ванора.

— Нет, — качаю головой и еще раз смотрю на камень.

В этот момент снова раздается стук в дверь. Мы все смотрим на часы, понимая, что это комиссия. Губы Лали начинают дрожать от страха, а глаза снова наполняются слезами. Я хочу кинуться к соседке, но меня опережает Стюарт, который вновь обнимает плачущую девушку, а затем, ловко стягивает с рук свой и ее браслеты, и быстро меняет их местами.

— Молчи, — тихо говорит он. — И не трогай украшение, слышишь! — приказывает, заметив, что девушка дергает цепочку, пытаясь сорвать ее с запястья.

Никто не успевает ничего понять, когда дверь отворяется, и в комнату вваливается штук пять лекарей, трое из которых смахивают больше на стражников, чем на врачей. Быстро осмотрев профессиональным взглядом наши подвески, видимо, самый главный среди членов комиссии указывает на Стю.

— Этот! — .глухо заявляет он, вперившись в парня удивленным взглядом.

Мы и пикнуть не успеваем, как Стюарта, схватив под руки, забирают, а Лали вновь заливается слезами.

Комиссия проходится по этажам, собирая свою жуткую дань, как костлявая старуха с косой. Единственное, что удается узнать от мрачного неразговорчивого ассистента лекаря — ребята будут в изоляторе, отдельно от тяжелобольных. Мы же еще неделю проведем в закрытой общаге, до проявления первых признаков. Кому же повезет остаться с белыми камушками, тот счастливо отправится домой, остальные останутся влачить жалкое существование в застенках импровизированного диспансера, который на скорую руку соорудили в больничном крыле.

В комнате сейчас нас осталось всего лишь четверо. Мудрые доктора настоятельно порекомендовали собираться как можно меньшими группами и отложить визиты до лучших времен. Указания осмелились проигнорировать лишь Кейн и, как ни странно, блондин. Лали лежит на кровати, баюкая, как котенка, руку, на которую Cтю одел свой браслет, и тихо плачет.

Осторожно присаживаюсь возле подруги и кладу ей на плечо ладонь.

— Лали, мы обязательно что-нибудь придумаем, обещаю, — охрипшим от эмоций голосом говорю я, сама едва сдерживая слезы. Это был выбор Стюарта, несомненно, но я даже представить себе не могу, что чувствует сейчас Юлалия.

— Думаю, — лениво тянет Джер, — Что вашего друга скоро отпустят. Рано или поздно артефакт все равно покажет настоящую картину.

Соседка отрывает голову от подушки и с неожиданной злостью парирует.

— А если нет? Если действие браслета не зависит от природы магии, — цедит она. — Зачем заморачиваться с таким сложным заклинанием, если просто можно рассчитать, когда загорится камень и раздать “особенные” подвески таким “везунчикам”, как я?

— Тогда, — начинаю соображать и я. — Его тем более отпустят. Зачем им ребенок простых ремесленников, кажется, родители Стю держат обувную лавку…

— Главное теперь убедится, что ты не больна, — вступает в разговор Кейн, окидывая Лали придирчивым взглядом. Девушка краснеет, тушуется, но признаков болезни не проявляет, разве что покрасневший и опухший от слез нос.

— Мы так ничего не узнаем. Слишком мало времени прошло… — отлепляется от стены Джер. — Дня через три посмотрим — появились первые язвы или нет.

Я, зло блеснув глазами, ехидно хмыкаю — рассуждает, будто Лали подопытный материал, а не живой человек.

— Это ты по опыту общения с несчастным маркизом Лоренсом? — едко спрашиваю, склонив голову набок. — Кстати где он? Не прикопал ли ты его под ближайшим кустиком?

— Тебе не идет ехидство, малявка, — парирует он. — Это исключительно моя прерогатива.

— Да на здоровье, — фыркаю в ответ.

Ждать, пока болезнь себя проявит, я не собираюсь. У нас есть письмо папы Юлалии и странное название “нокарпус”. И я собираюсь это использовать. Что такое нокарпус я уже поняла, правда, каким боком он касается болезни пока не известно. Но что неизвестно нам, вполне может быть известно большой ботанической энциклопедии. И я знаю, где ее искать.

— Что ты задумала? — прищурившись, смотрит на меня Кейн. Пронзительно так смотрит. Словно мысли мои читает.

— Ничего? — невинно хлопаю ресницами. Если бы я сама знала, что я задумала, может, и поделилась бы мыслями, а так в голове лишь идеи крутятся и смутные, до конца не оформившиеся, планы.

Парень пронзает меня скептическим взглядом, скорее всего ни на секунду не поверив в мою невинность, и горько вздыхает.

— Кейн, — многозначительно поднимает брови блондин. — У нас дела. Ты забыл?

— Нет, — цедит сквозь зубы парень. — Подожди меня минутку.

Затем решительным шагом подходит ко мне, хватает за руку и так же решительно выводит из комнаты. Я и пискнуть не успеваю, как мы оказываемся на балконе в торце коридора.

— Что… — только и успеваю пробормотать я, как мой возглас заглушает пылкий яростный поцелуй.

Ноги подкашиваются, словно желейные, и я хватаюсь за плечи Кейна, чтобы удержать равновесие.

Поцелуй на балу был похож на сладкий мед, этот же пылающий, жгучий, яростный, будто огонь. Моя рука перемещается на затылок Кейна, зарывается пальцами в густые, темные как ночь, волосы, и я даже не замечаю, что начинаю сама целовать в ответ.