— Не горюй, — утешает он. — Забудь. Зачем тебе такая дура? Ты еще вон молодой совсем… Поживи, оглядись… А девушек на свете много, успеешь еще…

Саня кивает со вздохом.

Аня дома. Она занимается музыкой — плохо играет на скрипке.

Толя-Тормоз, сидящий с журналом в шезлонге, вздыхает и оглядывается на дом с тоскливой досадой.

Под мостом через узкую речку сидит Аня с подружкой Амарантой — коренастой девочкой с грубоватым лицом.

Амаранта смотрит на свои ладони. Потом на тыльные стороны.

— Проходят? Проходят, правда же?

— Ну да, в общем-то, — нерешительно говорит Аня. — Ты мазь-то мажешь, которую у экстрасенса купили?

— Мажу, — уныло сказала Амаранта.

— Ты лягушек в руки не брала? Говорят, от лягушек бородавки бывают.

— Говорят еще, бородавки у тех вырастают, кто одно место трогает, — поделилась Амаранта.

— Да? — Аня испугалась. — А ты что, трогаешь?

— Да нет, — неуверенно сказала девочка.

— Пошли? — Аня встала. — Мне до семи разрешили.

Они вышли из-под моста на дорогу.

Навстречу Саня-Лисапед идет, велосипед катит, улыбается девочкам приветливо. На Сане — отличная лайковая куртка.

Аня в гостях в старом доме.

— А откуда у Лисапеда такая куртка?

— Я подарил.

— Ничего себе…

— Грустно мне было, вот и подарил. Когда грустно, надо кому-нибудь что-нибудь подарить.

— А почему тебе было грустно?

— Если честно, мне было грустно из-за нее, — человек кивнул на зеленую картину.

— Из-за картины?

— Из-за той, которая ее нарисовала.

— Потому что она умерла?

— Потому что я ее сильно любил.

— А она тебя — нет?

— И она меня любила. А еще я ее мучил. И она меня мучила.

— Зачем мучить, если любишь?

— Это бывает у взрослых. Взрослая глупость. Любили и мучили. Господи… Теперь вот нет ее больше…

Он умолкает, и лицо у него такое безутешное, такое угасшее, что Аня робко, едва касаясь, гладит его по голове. Не глядя на Аню, он берет ее за руки, в ее ладонях прячет свои глаза и молчит. Поднимает голову и уже не так грустно глядит, даже улыбается.

— Как хорошо, что ты есть на свете. Ты бы с ней подружилась.

— А она была какая?

— Какая… Ну вот если на картину смотреть умеючи, то можно увидеть ее…

Дом Лисапеда — деревенская избушка в два окошка. Печка, бревенчатые стены с портретами советских киноартистов, кушетка, железный рукомойник, телевизор на тонких ножках, много старья.

Лисапед в дареной лайковой куртке смотрится в старое зеркало. Приосанивается. Поворачивается. Вдруг придает лицу задумчивое выражение и говорит невнятно, но по интонации очень похоже подражая человеку:

— Ты вон еще молодой совсем… А девушек на свете много…

Аня и Амаранта опять под мостом. Амаранта улыбается таинственно.

— Ты что вчера на дискотеке не была?

— Не пустили, — говорит Аня. — А что?

— Ты что!

— Нет, правда? — Помолчав, Амаранта говорит: — Меня Колька Лутников на медляк пригласил.

— Да ты что?! Сам?

— Ну.

— И что?

— Танцевали. А потом он мне поклонился и руку поцеловал.

Аня молча представляет себе услышаное. Потом спрашивает:

— Руку? А как же…

— Смотри! — Амаранта показывает Ане ладони. Они почти совсем чистые, без бородавок.

— Проходят! — радуется Аня. — Теперь точно проходят! Вот это да! Это мазь, что ли, подействовала?

Амаранта опять улыбается таинственно и говорит:

— Только никому, ладно? Короче, неделю назад… Стою в теткином магазине. Потому что Алка-продавщица отошла и меня попросила пять минут постоять. А там мелких каких-то за харчами прислали, они считать толком не умеют, все путают, просят чупа-чупсов на сдачу, а денег не хватает. Рожи такие жалобные. Мне вообще мелкоту всегда жалко. Ну, дала я им чупа-чупсы, а деньги тут же свои из кармана достала и на кассу положила. Тут мужик какой-то неместный говорит: «Девушка, как хорошо, что ты добрая». Девушкой меня назвал, прикинь? Стал за молоко расплачиваться, так быстро-быстро на мои руки посмотрел и говорит: «Вот за то что ты добрая, я тебе помогу, чтобы руки чистые стали. Приходи завтра с утра к озеру». Может, он маньяк какой? И попробовать охота — вдруг поможет? Короче, прихожу к озеру, а он уже там сидит, и руки вот так сложил. Складывай, говорит, ладони, как я, только не подглядывай. И что-то такое мне из своих ладоней в мои — пурск. Щекотное. Теперь, говорит, двенадцать раз повторяй: «Моря-Марина, забери у меня то, что злыми духами принесено». А потом раскрой ладони. Я двенадцать раз честно повторила, раскрыла ладони, а там знаешь, что было?

— Что?

— Бабочка! Шоколадница. Улетела она. Он говорит: вот так от тебя все и отлетит. И парнишка, который тебе нравится, скоро сам, типа, клинья начнет подбивать. Только верить надо, и тогда обязательно сбудется. Вот… А еще он мне подарил такие перчатки… Как в кино… Как у принцессы…

— Перчатки? — Аня вскочила на ноги. — А он где живет?

— А тебе зачем?

— В старом доме, — уже не спросила, а ответила Аня.

— А ты откуда знаешь? — Амаранта насторожилась и тоже встала.

— Ты там была? — строго спросила Аня.

— А ты что, тоже была? — Амаранта готова драться.

— И он говорил тебе, что это счастье, что ты есть на свете? — чуть не плача, спросила Аня.

— Нет. А тебе говорил, значит?

Молча смотрят друг на друга.

— Правильно говорят, что все мужики — скоты, — кивнула Амаранта.

— Что же теперь делать? — спросила Аня. (Даже не спросила, а просто подумала вслух. Что делать, как быть, как доверять?)

Амаранта, как человек конкретный, сказала просто:

— Убить его надо.

— Как — убить?