Заперев кофр и чердак, человек мотнул головой в сторону комнаты с письменным столом.

На столе — большой фотографический портрет. В парадном зале с причудливым гербом на стене стоят красиво наряженные негритянские мальчик и девочка в маленьких коронах, с родителями и человеком. Все улыбаются.

Человек пошел по лестнице вниз. Девчонки поплелись за ним.

— Ладно, — обиженно сказала Амаранта. — Продули, так продули. Говори свое желание.

— Раздевайтесь, — негромко приказал человек.

— Совсем, что ли? — девчонки захихикали и тут же умолкли испуганно.

— Раздевайтесь и на стол, — велел человек.

— Там же чай с кексом…

— Спор, барышни, дело серьезное, — сказал человек.

— Не буду я! — заартачилась Амаранта.

Человек скучно пожал плечами. Он смотрел, как чужой. Чужими глазами. А потом отвернулся.

Аня полезла на стол. За ней и Амаранта. Аня в бриджах, Амаранта — в тесной мини-юбке. Трудно раздеваться на столе, между чашками. Тишина, чашки звенят. Девочки, раздевающиеся на столе, неясно отражаются в надраенном самоваре. Аня уже испачкала бриджи вареньем. Амаранта с трудом вылезает из юбки.

— Амаранта! — позвал человек, и она вздрогнула. — Я обещал тебе, что бородавки пройдут?

— Да, — пискнула она.

— Разве я обманул? Я думал, вы мои друзья, а вы меня вруном считаете. Ведь я дал вам честное слово. По вашему, честное слово, это так, присказка? У каждого человека, особенно если это мужчина, должно быть честное слово. Без него человек не человек и мужчина не мужчина. Запомните это, жалкие мартышки. Хватайте свое шмотье и убирайтесь вон. Побыстрее!

И стоял, отвернувшись к окну, скрестив руки на груди, пока Аня и Амаранта одевались и слезали со стола.

Аня в своей комнате. Лежит на кровати, отвернувшись к стене. Водит пальцем по обоям — туда-сюда.

Мама заглядывает в комнату.

— У тебя случайно не температура?

— Нет…

Мама садится на кровать, трогает Анин лоб. Начинает говорить веселым, добрым голосом.

— Хочешь, на озеро смотаемся? Поплаваем.

— Да нет…

— Тогда давай пироги печь? Позовем кого-нибудь?

Аня ведет плечом.

— А знаешь, тут вчера баба Оля кроликов предлагала. Возьмем одного, а? Они милые. Такие пушистенькие-пушистенькие.

— Не хочется что-то, мама…

Дома у Амаранты — застолье, семейный обед.

Пироги и соленья собственного приготовления. Много родни.

Все поют хором.

Амаранта не поет, сидит пригорюнясь над тарелкой с холодцом. Рядом с ней, в уголку, флегматичный кузен в неизменной тельняшке украдкой листает журнал «Туризм и отдых».

Не прерывая песни, Николавна деловито берет у него из рук журнал, стукает журналом по затылку, а Амаранте дает щелбана в лоб.

Двое подхватывают песню, вливаются в хор родни, песня звучит мощнее, раздольнее, реет над неохватным простором, озером и далекими лугами…

Мама Ани выходит из комнаты. Толя молча спрашивает: «Ну что?» Она пожимает плечами.

Аня встает и подходит к окну, смотрит в сад со второго этажа. Серое утро. Собираясь отойти от окна, Аня замечает цветок колокольчик на карнизе. Аня смотрит вниз. Смотрит вверх — на небо.

Хочется на озеро, печь пироги, звать гостей, взять себе всех кроликов на свете…

Человек в саду чинит старую лодку и вроде не замечает, что девочка вошла в сад, стоит в стороне, смотрит на него. Человек стучит молотком. Когда перестает, Аня просит:

— Постриги меня, пожалуйста.

— Зачем? — спрашивает человек, не глядя на нее, сквозь зубы, потому что гвозди в зубах.

— Чтобы птицам, которые синие, чтобы гнезда…

— Синих птиц не бывает.

— Бывают, — говорит Аня. — Точно, бывают… Просто… Взрослые часто врут, если им от этого польза. А ты — нет…

Человек примеряет к лодке свежеоструганную желтую досточку, отмечает простым карандашом.

— Это ты ночью колокольчик мне на окно положил? Ты, ты… Я еще думаю — как же это до второго этажа добраться можно? Значит, точно ты. Ты все можешь.

— Я вас не понимаю, — говорит человек. — Какое окно, какой колокольчик? С какой стати я, взрослый человек, буду скакать по ночам, в окна лазить…

Человек говорит серьезно, даже хмурится, а глаза — смеются, сияют.

Аня бросается к человеку, обнимает изо всех сил.

И он ее обнимает.

— Ты прощаешь? Не сердишься больше? — радуется Аня.

— Я хотел было подольше обижаться, но так соскучился, что решил мириться скорей…

Мама Ани перебирает альбомы и рассыпавшиеся фотографии. Находит одну.

На фотографии — венчание. Человек — совсем молодой, борода поменьше, и девушка в белом платье и фате — стоят с витыми венчальными свечами в руках. Над человеком держит венец, вытянув руку, невысокий юноша. Над девушкой держит венец Анина мама в белом платочке.

— Что-то невероятное, — бормочет мама. — Потрясающе… — Молча, с ужасом смотрит на фотографию.

В пустой белой комнате с зеленой картиной на стене стоит Аня, закутанная с ног до головы в ткань с птицами и цветами. Человек раскладывает на подоконнике ножницы и расчески. Расчесывает Анины волосы. Смотрит на картину и говорит:

— Вот, Еленушка, ты уж присматривай, хорошо ли я Анну стригу.

Анины волосы падают на подстеленную материю. Аня прямо, неотрывно, даже взыскательно смотрит на картину, словно требуя ответа на важный вопрос.

Смотрит, не мигая. Солнечный луч касается картины.

И вот из зеленоватого сумрака на миг проглядывает лицо девушки с венчальной фотографии. Она ласково улыбается Ане и исчезает снова.

Аня — остриженная, изменившаяся, словно мигом ставшая взрослей, выше и тоньше — стоит на кухне. Мама говорит речь. Толя-Тормоз листает журнал в углу.

— Я знаю, кто тебя стриг. Я все знаю. Запомни, Аня. Это ужасный человек. Если ты будешь продолжать общаться с ним, то я не знаю… Пеняй на себя. Пеняй на себя, Аня. Это говорит тебе твоя мама, твой самый близкий и лучший друг. Не вздумай, Аня. Ишь, нашла себе приятеля. По лесам они, видишь ли, разгуливают! Природу наблюдают! Рассказы путешественника слушают! Ничего себе! Упаси тебя Бог. Помнишь тетю Лену? Мою подругу?