Жанна стояла в проходе, застыв и косясь на Семецкого, закрывающегося ею. На Семецкого, белеющего голым телом, с наростами на груди и боках, с очень темными и сильно выступающими венами, сгорбившегося и слишком длинношеего. А еще у него совершенно не осталось волос и лицо, еще напоминающее человеческое, казалось молодым. Каким Макар запомнил его тогда, в первый раз увидев. И Жанна, дура Жанна, почему-то оказавшаяся здесь, смотрела на него же, прижав одну руку к губам, а второй… А второй почти дотронувшись до лица. Ставшего резким, вытянувшимся, с выступающими заострившимися костями, почти прорвавшими кожу.

– Юра… – Жанна всхлипнула. – Это же я, Юрочка… Жанна, это я…

– Нет, – шепнул Макар. – Отойди.

Она не успела. Левая рука, недавно почти беспалая, сейчас украшенная пятиконечной убийственной граблей, ударила снизу вверх, рассекая Жанну от паха до ребер. А существо смотрело в ее глаза. Колька с Макаром выстрелили одновременно, растратив все оставшиеся заряды, размолотив голову Семецкого в труху.

И все же, когда Макар оказался рядом, пришлось достать колотушку и добавить, размазывая мозг и осколки кости по полу. До конца, чтобы точно не встал.

Жанна, плавающая в собственной крови, умерла на руках Кольки, когда Макар повернулся к ним. Хрипнула что-то, дернулась, надув блестяще-темный пузырь в краешке рта. И все.

Колька заплакал. Громко, навзрыд. Макар, перекинув АК за спину, забрал у него Жанну, наплевав на кровь, пошел в основной модуль. Где так же громко, навзрыд, плакал кто-то из мужиков.

Мужиков?! Макар почти вбежал внутрь модуля, всей кожей ощущая выстрелившую беду. И не ошибся, на свое горе.

Иван Сергеевич, стоя на коленях, плакал. Пашка сидел рядом, зажимая плечо, обхваченное серыми от старости бинтами и трясся, всхлипывая.

– Мам? Мам!

Колька, оттолкнув Макара, бросился вперед. К Маше, лежавшей на полу, в луже крови. И хрипло хватающей ртом воздух, глядя на детей невидящими глазами.

– Маша! Маша! – Иван Сергеевич гладил ее по голове, лицу, плакал и размазывал по себе кровь. – Ашот! Ашот!

А что Ашот? Он только и смог, что попробовать напихать бинтов, сдерживая вытекающую кровь, и отойти. Еще не видя Макара, застывшего неподалеку.

– Бесполезно, – Ашот вытер лицо багровыми руками. – Осталось немного. Сука… Сука!!!

И шарахнул кулачищем по стене.

Колька заплакал снова, захлебываясь и надув пузырь из соплей на носу, держа Машину руку в своей. Держал крепко, стараясь не отпускать, но пальцы той, расслабившись, все выскальзывали и выскальзывали. Она что-то хрипела, что-то хотела сказать, плевалась густой темной кровью, смешавшейся со светлой, уже не бьющей, а текущей из вскрытых сосудов.

– Маша! – Иван Сергеевич трясся, прижимая ее сильнее. – Машенька…

Пашка, глядя на лицо матери совершенно как ребенок, ждущий чуда на Новый год, подполз ближе, смотрел-смотрел-смотрел. Маша смогла повернуть к нему голову, шевельнуть губами, тут же покрывшимися лопающимися мелкими красными пузырьками, шевельнула, попробовала сказать и… И все.

Жизнь мимолетней любой игрушки ветра, вроде перышка, листвы или паутины. Следи – не следи, пропустишь, не заметишь, как те унесутся куда-то далеко, все дальше и дальше. Жизнь еще скоротечнее, особенно в последние мгновения. Раз, и нету. Просто нет человека, вот только улыбающегося, ругающегося, радующегося… просто нет.

Макар сел на пол, так и держа удивительно легкую Жанну в руках. Прикусил губу, чтобы не взвыть волком, горюя и выпуская бьющуюся внутри такую страшную боль. Ох, как же так!

Ашот, прислонившийся к стене, шагнул к нему, глядя на свою жену в руках Макара. Замер, странно блестя глазами и прижав ладонь к шее. Макар встретился с ним глазами, качнул головой. Врач, тяжело шагая, опустился рядом, погладил Жанну по рыжим волосам.

– Мама… – Машка, поскуливая, почти подползла к ним. – Мама…

Макар передал Жанну ее мужу и встал, опершись на АК. Дед стоял у закрытого прохода к восточному блоку и коридору.

– Не понимаю, как она туда попала. – Васильев жевал пегие от седины усы. – Мы же были в столовой.

Макар поднял голову, уставившись на потолок. И кивнул туда.

– Твою мать, сука! – рявкнул Васильев. – Да что же такое с нами творится?!

Следы оказались почти незаметными. Не такими глубокими и сильными, как после Семецкого, странно округлые, в несколько точек и почти незаметные.

– Как на присосках прошел, гад! – Васильев зажмурился.

– Я же закрывал оранжерею, – Макар покачал головой, – штурвал закручивал.

– Ну да, верю. А они вот вспомнить не могут, как открывали, если открывали. Зашли, начали осматриваться, и вот, получите.

– Маша как там оказалась?

Васильев зло сплюнул.

– Как-как, каком кверху. Мужу сказала с девками остаться, сама пошла за сыном следить, Ашоту не доверяла. А паскуда выскочила из-за компоста, Ашота в стену приложила, кинулась на Пашку. А тут Маша, ну и, сам понимаешь, как дальше. Она же мать, подскочила с багром, чтобы не попасть в сына, сволочь ее и употребила со всем старанием. Вроде сумела попасть по паскуде. А толку?

– Она умеет открывать двери, наши двери с штурвалами?

Васильев кивнул.

– Слушай, а где Семецкий-то?

Макар пожал плечами.

– Убил.

Дед положил ладонь ему на плечо, сжал, приобнял.

– Ты как?

– Нормально. Это был не Юра. Жанна там зачем-то появилась, я и не смог в него последние засадить.

Васильев прижался к уху, зашептал:

– Ты-то не виноват, не береди душу. Жанна с Юрой даже тут шуры-муры крутила, зачем, вообще непонятно. Игралась, все ей чувств не хватало, что ли. Я видел, да молчал, так что моя вина, дурака старого, не предупредил тебя заранее, уж прости.

Ашот, вытирая слезы, сами по себе бегущие по лицу, все прижимал к себе жену. Макар кивнул на кровь у воротника и на груди:

– Ты целый?

Ашот кивнул:

– Не моя.

– Какая она, Ашот?

Васильев подошел к ним, встал и старался смотреть в сторону. Переживал, но дело прежде всего, пока они еще целые… те, кто остался.

– Ашот?!

– Я слышу. Подожди.

– Хорошо.

Макар потянул Деда за рукав.

– Что?

– Семецкого мы положили. Валяется там.

– Молодцы.

– Глупость какая-то, не понимаю.

– Что именно?

Васильев недоуменно смотрел на Макара.

– Она рвалась внутрь, раз Семецкий ее пустил, так?