рассказывали мне, что начинали заниматься проституцией, чтобы как-то выжить. Одна такая, проработавшая проституткой много лет, как-то призналась:

– Я словно машина: ничего больше не чувствую.

Другая говорила, что проституткой в 14 лет ее сделала мать, потому что семья нуждалась в деньгах. Еще одна выросла в борделе, где работала ее мать.

Это объясняло, каким образом Андреа удавалось так долго не попадать в тюрьму, несмотря на отсутствие работы.

– Но у меня была зависимость, и, как только денег стало не хватать, я начала совершать преступления.

Андреа находилась в тюрьме две недели; 30 граммов метадона ей не хватало. Ее мучила тошнота, боли во всем теле, обильное потоотделение, диарея и спазмы в животе.

– Вообще я собираюсь слезать с метадона, – сказала она. – Хочу вообще не употреблять, потому что это замена одной зависимости на другую, но мне очень страшно. Наверное, лучше всего будет увеличить дозу метадона, а потом, когда станет полегче, начать детоксикацию.

Я не впервые выслушивала подобные рассуждения и давно, еще только начиная работать с наркоманами, поняла, что у каждого есть свой способ борьбы с зависимостью. Некоторые говорили, что не представляют себе жизни без наркотиков, другие – что устали от них и хотят жить нормально. Также я поняла, что только они сами могут решать, готовы ли к полному отказу.

Очень часто бывало, что тюремного срока не хватало на очищение организма, нередко приходилось увеличивать дозу метадона – это называлось «титрированием», – чтобы после освобождения они не погибли от передозировки героина.

Я согласилась повысить Андреа дозу и записала ее на повторный прием через 3 недели. Она слабо улыбнулась:

– Спасибо, док!

Метадон – зеленая жидкость, очень похожая на «Фейри», и, как мне говорили, с отвратительным вкусом. Медсестры раздают заключенным назначенный препарат около девяти часов утра, и если дозы не хватает, то продержаться на ней сутки они не могут – именно так произошло с Андреа.

В прошлом все заключенные должны были проходить детоксикацию от метадона, если находились под стражей три и более месяца, но потом это правило отменили.

– Спасибо, док!

Андреа поднялась со стула, платок, который она смяла в комочек, упал на пол. Она наклонилась, чтобы его поднять, и я снова увидела жуткую отметину у нее на голове.

– Еще раз благодарю, – повторила она, и ее болезненно хрупкая фигурка исчезла за дверью.

У меня было 18 месяцев, чтобы поставить ее на ноги. Важно, что в ее случае, по крайней мере, было с чем работать, в отличие от многих женщин, порхавших из тюрьмы и в тюрьму.

Раз за разом я спрашивала себя, справедливо ли, что такие, как Андреа или Паула, оказались в тюрьме? Они совершали мелкие преступления, потому что их толкала на это наркотическая зависимость. Если бы существовала эффективная система поддержки после выхода из тюрьмы, они, возможно, не вернулись бы к препаратам, оказавшись на свободе.

Теперь я смотрела на мир по обе стороны тюремных стен совсем другими глазами.

Глава двадцать четвертая

Сьюзан ставила меня в очень сложное положение.

– Я не могу без него справиться, док, пожалуйста, назначьте его мне, – умоляла она.

Меня предупреждали, что «наркотический» блок в женской тюрьме – самое тяжелое место работы, так как большинство его обитательниц эмоционально нестабильны из-за своей зависимости. Они готовы на все, чтобы добиться наркотика, к которому привыкли. Теперь я поняла, что все это правда: они давили на мои самые чувствительные струны, лишь бы вынудить прописать им необходимое.

Лечение героиновой зависимости было несложным, так как для него существовал метадоновый протокол. Гораздо больше хлопот было с вызывающими сильное привыкание диазепамом и прегабалином – из-за очень суровых правил, которых следовало придерживаться. В тюрьме всем зависимым от них полагалась детоксикация, если не было доказательств, что пациент находился под наблюдением специалиста и получил соответствующие назначения в течение полугода до задержания.

Прегабалин используется для лечения эпилепсии, генерализованного тревожного расстройства и нейропатических болей. К сожалению, он вызывает сильную зависимость; многие заключенные говорили, что симптомы отмены, сопровождающие внезапное прекращение приема, были куда хуже, чем при отказе от героина. Некоторым препарат действительно выписал доктор еще на свободе, однако большинство покупало его на улицах или по интернету, принимая в огромных дозах.

В тюрьмах его тоже можно было купить, но, если поставщика внезапно выпускали, переводили в другую тюрьму или сажали в карцер, распространение лекарства прекращалось. У заключенных начинались острые симптомы отмены, и они бросались ко мне за помощью.

Сюзанна покупала наркотик в своем крыле, пока ее поставщицу не освободили, и теперь она мучилась от абстиненции: в частности, от всепоглощающей, изматывающей тревоги.

– Умоляю вас, доктор Браун, умоляю! – повторяла она в отчаянии. – Я знаю, не надо мне было с ним связываться, но теперь вы просто обязаны мне помочь!

Я бессильно покачала головой. Очень тяжело было смотреть на ее страдания, но правила нарушать я не могла. Судя по состоянию пациентки, она совершенно точно не симулировала: ее била дрожь, пот тек ручьем, а из глаз лились слезы. Я знала, что ее тревожность спровоцирована страхом выйти из тюрьмы; будучи бездомной, она подверглась бы на улицах изнасилованиям и побоям, как уже случалось раньше. От других женщин я слышала в точности такие же истории, так что не сомневалась в правдивости ее слов.

Она чувствовала себя беззащитной, и я оценила откровенность, когда она сообщила, что нелегально покупала наркотик. Именно поэтому мы заключили сделку: я выписываю ей лекарство при условии начала детоксикации, и, если она снова купит препарат нелегально, никакого рецепта больше не будет. Она согласилась и от души поблагодарила меня.

– Только, прошу, не прячьте таблетки и не продавайте, – сказала я.

Я могла дать ей только один шанс. Она согласно кивнула.

– Берегите себя, Сюзанна, – вздохнула я.

– Бог вас благословит, доктор, – ответила она.

* * *

Я подняла жалюзи, прикрывающие маленькое квадратное окошко в двери, и выглянула наружу. Больше дюжины женщин столпились перед моим кабинетом в первом блоке, требуя их принять. И ни одного охранника или медсестры.

Обычно со мной дежурила сестра, отвечавшая за порядок приема, чтобы в кабинет попадали только те, кто был записан.

– Доктор Браун! – выкрикнула одна из женщин, завидев в окошке мое лицо. К ней тут же присоединились остальные.

– Док, док, мне обязательно надо сегодня к вам попасть!

Я сделала глубокий вдох и открыла дверь.

– Вы все записаны? – спросила я, хотя была уверена, что большинство явилось просто так.

– Мне очень жаль, если вас нет в списке, сегодня я вас принять